Записки бывалого кота | страница 40

Хлопнула дверца холодильника, загромыхали металлические миски. Вот она – долгожданная вечерняя трапеза. Через несколько минут вся стаядружно зачавкала. Каждый склонился над миской, сосредоточенно поглощая свою порцию.

Пусик подошел к миске Рамона. Тот, покосившись на кота, слегка отстранился от еды, и Пусик принялся нахально выуживать самые лакомые кусочки. Рамон не возражал. Эту кошачью наглость он принимал вполне благосклонно. Ни от одной собаки он такого не потерпел бы.

Пусик обладал тем качеством, которое люди сейчас называют скрипучим словом «харизма», а наши бабушки – теплым и мечтательным – «обаяние». Кот об этом вряд ли догадывался, но умело пользовался.

Перед началом знакомства с любой собакой он за ней наблюдал и показывался ей мельком, и то на приличном расстоянии. Реакция на его маневры была разной: кто-то норовил броситься, кто-то, на секунду взглянув, продолжал заниматься своими собачьими делами.

Первых Пусик приучал к себе постепенно, каждый день сокращая дистанцию, пока, наконец, не появлялся прямо перед псом неожиданно. Опешивший пес замирал на секунду, а кот распластывался на спине у него под носом, позволяя себя обнюхать, ибо, как он давно усвоил, собаки все познают прежде всего носом. Правда, в эти первые моменты знакомства когти его всегда были наготове.

Ко вторым Пусик подходил сам – спокойно и уверенно. И пока пес, оторопев от такой кошачьей смелости, взирал на него, Пусик дружелюбно тыкался в большой и влажный собачий нос. В ответ обезоруженному псу ничего не оставалось, как начать ритуал обнюхивания, после чего враждебные действия, по собачьему кодексу чести, не допускались.

С Рамоном ни та ни другая тактика не срабатывала.

Для Пусика Рамон долго оставался непредсказуемым и загадочным. Высокий, поджарый, черный с золотистыми полосками, он был мощным и одновременно очень пластичным, стремительным и прыгучим. Такой же молниеносной и неутомимой была и его дочь Надюша. Но если Надюша всегда излучала энергию и фейерверк эмоций (это, впрочем, не мешало ей и отлично соображать), то Рамон всегда оставался холодным и невозмутимым. Он отстраненно смотрел на все, что его окружало, и жил всвоем мире. Вещь в себе. Так говорила о нем Айлин.

Рамон попал к Айлин уже взрослым. Свою жизнь до этого он помнил плохо, вернее, она была похожа на туман, который время от времени рвется под порывами ветра, и в этих прорывах неожиданно видится то угол дома, то одинокое дерево, то исчезающая в серой пелене тропинка. И все это кажется зыбким, нереальным, готовым вот-вот исчезнуть.