, причем, заметим, прекращение этих злоупотреблений рассматривалось новым императором как дело чрезвычайной важности, коль скоро оно было отмечено чеканкой монет с особой надписью. Более того, как полагает Гудмен, именно тогда государство, положив конец злоупотреблениям и собирая налог только с тех, кто открыто (professi) вел иудейский образ жизни, осознало, наконец, самое возможность прозелитизма и, признав за людьми право открыто принимать иудаизм (и в соответствии со своим выбором платить налог), выработало принципиально новый подход к «еврейскому вопросу».
Эта интерпретация, однако, не принимает во внимание некоторых особенностей римского уголовного законодательства: преступления против религии (crimen laesae religionis) никогда не были его частью[19], и только начиная с Северов, отказ от почитания богов стал преследоваться как crimen. Иудаизм был religio licita[20], и увлечение им, даже не одобряемое властями[21], само по себе не могло быть основанием для смертной казни. Термин «атеизм» не был юридическим[22], и за формулировкой Диона должно было стоять другое обвинение. Какое?
Дион упоминает рядом два обвинения: атеизм[23] и maiestas, и это представляется не случайным. Римский закон об оскорблении величия, т.е., в сущности, о государственной измене (lex maiestatis), восходил ко времени диктатуры Суллы и во время принципата имел очень широкую сферу применения: «Государственный заговор рассматривался как maiestas, но проиграть битву тоже было maiestas; … равно как и незаконно претендовать на римское гражданство, или лицу государственному посетить публичный дом, или вести заседание в нетрезвом виде, или надеть женское платье, или публиковать клеветнические памфлеты и вступить в связь с дочерью императора»[24]. Начиная с Августа, по этому закону стали наказываться не только дела – участие в мятеже, переход на сторону врага во время войны, должностные преступления и т.п., но и слова[25], в частности, оскорбление императора. Через постановления о Divus Augustus категория impietas по отношению к обожествленному императору была инкорпорирована в lex maiestatis. При Калигуле отказ совершать жертвоприношения императору воспринимался как оскорбление его divina maiestas и стал трактоваться в терминах crimen maiestatis[26]. Таким образом, обвинение в атеизме, т.е. в отказе отправлять государственные культы, могло послужить основанием для преследования в соответствии с законом о государственной измене.
