Наконец окончательно стемнело, на улице повеяло прохладой, а в доме сыростью. Я сходил в дровяной сарай, принес охапку березовых дров и затопил печку. Мгновенно стало тепло и уютно.
– Самое время испить чайку, – сладко зевая сказала Раиса Тимофеевна и принялась меня нахваливать: – Как вы ловко управились с печкой, чирк – и сразу загорелось.
– Ничего удивительного, в детстве и отрочестве каждое лето жил в Сосново у моего покойного деда. Бездельничать дед не позволял, так что навыки сельской жизни у меня прочные и разнообразные. Кстати, ваша усадьба очень напоминает сосновскую…
– Вы там бываете? – спросила Тамара, вернувшись к столу с электрическим чайником.
– К сожаленью, нет. Теперь там живут чужие люди.
– Как это – чужие? – с неподдельной обеспокоенностью, спросила Раиса Тимофеевна. – Почему?
– Так получилось.
– Что, значит, получилось? – Раиса Тимофеевна нервно пожала плечами: – Говорите, уж коли начали!
И я, что называется, припертый к стенке, заговорил, хотя вспоминать эту историю совсем не хотелось:
– Сначала там жили дед и бабушка, потом, когда бабушка умерла, дед и тетя Марта. Мои родители приняли Марту в штыки.
Румяная, статная, на семнадцать лет моложе деда, она раздражала в первую очередь мою мать, которая называла ее гулящей чухонкой. В итоге вспыхнул скандал, и дед показал матери на дверь: но мальчонку оставь. Он из-за твоей дури страдать не должен. Пусть на каникулах живет у меня. Вскоре дед женился на Марте.
– Ишь ты какой проворный! – вставила Тамара Олеговна, и хотела еще что-то сказать, но Раиса Тимофеевна ее опередила:
– Не проворный, а легкомысленный! – произнесла она тоном, не терпящим возражений. – А что было дальше?
– А дальше я продолжал ездить в Сосново. С Мартой мы очень быстро подружились. Нередко, сагитировав деда, играли в лото, домино, в города, а вечерами с ней по очереди читали вслух, но больше всего времени проводили на огороде или в лесу.
Однажды – я к тому времени уже перешел в восьмой класс – собирая грибы, нашел штук двадцать крепких, ярко-желтых лисичек. Они росли ровными рядками на бугорке, усыпанном бурой, подгнившей хвоей. Складывалось впечатление, что кто-то их так расставил нарочно, а по бокам высадил кустики брусники.
Позвал Марту. Она долго, не проронив ни слова, смотрела на бугорок, а потом сказала: возможно, так выглядит могила моих отца с матерью в Красноярском крае. Нас перед войной в числе других финнов-ингерманландцев депортировали из Колтушей в Сибирь. Мне повезло, после смерти Сталина чудом перебралась в Ленинград и даже сумела поступить в техникум.
