– Через полгода надо, а половину к первому сентября, – твердо сказал я, и даже вздрогнул от своей дерзости. – На твой алкоголь не претендую.
Леонид изучающе посмотрел на меня, точно хотел удостовериться, я ли это. Впрочем, и я, глядя на Леньку, думал примерно в том же направлении: неужели этот заматеревший, напористый мужичонка тот самый юродивый, который через каждое слово вставлял «простите-извините» и при этом краснел как провинциальная барышня, впервые переступившая порог борделя.
– Да, Леня, уж если влезать в такую историю, то должен понимать, за что. Это мое последнее слово.
И тут его внезапно переклинило. Ноздри задрожали, щеки покрылись нездоровым румянцем, а губы скривились, сложившись в обкусанный, вытянутый овал:
– А не жирно будет, господин культработник?!. Две тысячи баксов за шесть месяцев!.. Я своему заместителю столько не плачу!.. – злобно шипел он, брызгая слюной. – А на ней, между прочим, вся документация по Фонду. Кто из ваших деятелей столько получает? Ты когда последний раз курс доллара смотрел?
– Извини, Леня, я все сказал…
И этим, наверно, и закончились бы наши переговоры, но вдруг откуда-то издалека, со стороны входной двери раздался пронзительный вопль, затем послышались стоны и неразборчивая речь, по ощущению, насыщенная отборной матерщиной. Так, по крайней мере, мне показалось.
Побледневший и съежившийся Ленька схватил со стола телефон и, прижав его к груди, отскочил к стене. Суетливо тыкая в него пальцем, он безуспешно пытался набрать номер. Наконец получилось:
– Ты где, сучара, болтаешься?!. – заорал он в трубку истошным голосом. – Уволю мерзавца, раздавлю!.. Живо ко мне!..
В двери заскрежетал ключ. Один поворот, второй… четвертый. Перепуганный до смерти Ленька, прижавшись спиной к стене, напряженно смотрел на дверь, которая вдруг медленно стала открываться.
Первое, что я увидел – это была маленькая, кокетливая, розовая шляпка-пилотка, усыпанная крошечными блестками и прикрепленная невидимками к темно-каштановым волосам. Сначала она вынырнула примерно на высоте колена взрослого человека и только потом стала приподниматься. Следом обнаружил себя жакет, тоже розовый, местами основательно запачканный чем-то грязно-серым, напоминавшим залежавшийся и отсыревший цемент. Наконец появилось зареванное лицо. Подумалось – женщине что-то около сорока, то есть почти ровесница.
– Тамара Олеговна, Тома!.. – радостно воскликнул Ленька, но, увидев ее грязные руки и разбитые в кровь колени, осекся: – Как тебя угораздило?
