— Исполню, государь, — Гагарин наклонил голову, глаза его сверкнули. Приказ этот Алексей отдал по наитию — словно все время держала его, какая то нить из будущих времен, мешала ему в этом времени быть самим собой. И поневоле пришла мысль:
«В моем времени, если узнали, что я против царя Петра бунт учинил, то ногами бы в грязь втоптали. Это ведь преступление против такого «великого императора» мятежи учинять и кровь его солдат лить. Хотя тут же со спокойствием пишут, как оный царь то же Булавинское восстание усмирял, или Астраханский бунт. Типа — народ должен был спокойно сносить все издевательство и полностью принести себя в кровавую ритуальную жертву будущему величию империи.
Вот только бы им ответить после раздумий на два простых вопроса — а какова цена империи, которую народ заплатил за ее создание и существование в течение веков?! И что дала эта самая империя русскому народу за два века?! В благах, грамотности, быту, нравственности?!
А может быть, просто накопился праведный гнев, что прорвался в семнадцатом году, и страна захлебнулась в кровавой гражданской войне. И состоялась та самая победа русского бунта, который поэт окрестил «бессмысленным и беспощадным»?!
Что ж — если Петр действительно не желает соблюдать любые соглашения, то держит увесистый камень за пазухой. Засада там будет, схрон или потайная комната. И вообще… Я ведь ему не сын, по крайней мере, ментально. А ведь это меняет очень многое — если меня планируют подло убить, то я обязан расплатится подобной монетой. Именно обязан — тогда не погибнут многие тысячи людей. Как один политик предлагал действовать без слюнтяйства, считая, что принципиальность к врагу проявлять нельзя и необходимо обойтись без всякого чистоплюйства.
И тогда я стану самым настоящим царем, и перестану отличаться от этих людей, что прольют чужую и собственную кровь без всяких моральных терзаний. Ведь политическая необходимость и целесообразность того требуют, а я все белые перчатки ношу. Буду таким как все… И в этом мире одной сволочью станет больше!»
Странно, но приняв это решение, Алексею стало легко, будто с души свалился камень…
— Сороки, мин херц, везде трещали, а у усадебки в роще даже птички не летали, тишина да благолепие, вот тут я и заподозрил неладное. Слишком уж благостно, такое всегда настораживает.
Меншиков говорил в своей привычной манере, рассказывая, нет, не об успехе, полном провале попытки заманить царевича Алексея в наспех подготовленную западню. Однако обостренным чутьем фельдмаршал чувствовал, что Петр Алексеевич не рассчитывал на успех сего предприятия, ибо надо было полным идиотом быть, чтобы мятежный сын согласился в сложившийся ситуации на переговоры. Но Алексей выразил на то полное свое одобрение, вот и пришлось Данилычу приниматься за это предприятие.
