— А я его на место нашего кира Ианикиты поставлю, архиепископом Прешбурхским и патриархом всего Кокуя, в колпаке шутовском скакать у меня будет, — Петр ощерился, и Голицын отвел взгляд, прекрасно понимая, что эти слова отнюдь не шутка.
Последние недели монарх был вынужден ломать свой жесткий норов — показательно посещал церковные службы и прикладывался к кресту. Анафема ведь действовала, и солдаты норовили дезертировать из войск «отлученного царя». Остановить одними репрессиями и казнями неповиновение не удавалось — так что пришлось царю лицемерить. Ведь в полках насчитывалось в лучшем случае шесть, иногда семь сотен солдат, по сути один батальон вместо двух. Лишь гвардейцы были почти в полном составе — беглых насчитывалось только несколько десятков, в основном из московских жильцов, рода которых примкнули к царевичу.
Армия из Твери вышла в двадцатитысячном составе, десятая часть уже «расстаяла» в дороге. А мужиков с телегами приходилось охранять, а на ночь даже связывать попарно — волками смотрели, приходилось для острастки вешать наиболее злобных и непокорных. Однако восемнадцати тысяч служивых, пятую часть которых составляли верные преображенцы и семеновцы, должно было хватить для нанесения поражения мятежникам, которых под Клином было до двадцати пяти тысяч, но большей частью гарнизонных солдат и едва обученных рекрутов. И лишь тысяч шесть полевых войск, что перешли на сторону царевича, представляли серьезную угрозу — то были ветераны многих сражений со шведами. Подсылы сообщали, что их переодели в ненавистные царю Петру и его гвардейцам стрелецкие кафтаны, с нашитыми поперек груди разноцветными полосами.
— Стрельцов нет, государь — редуты занимают гарнизонные солдаты, у них есть пушки, но дымков не видно. Нашим драгунам машут треуголками, пропускают по тракту, рогатки убрали.
— Как драгунский полк пройдет, пусть пехота одним батальоном занимает редуты и разоружает бунтовщиков. Но токмо с ласкою, да уговорами — негоже их встревожить раньше времени, потом суд да дело вершить будем! Но офицеров сразу под караул взять!
— О том упреждение сделал, государь, — Голицын мотнул головой — злобная мстительность Петра ему не нравилась, но он прекрасно понимал, что государь в своем праве. Однако, на его взгляд, не стоило устраивать казни в Твери — это не столько запугало народец, сколько озлобило людишек, что стали верой и правдой служить мятежному царевичу. А тот их всех пригрел, и что худо — дворяне и жильцы московские его руку держать стали.
