К вечеру Аё так извёлся, что все обязательные ритуалы вроде чая с ромашкой и сонат Моцарта вылетели у него из головы. Закутался в плед, свернулся клубком, уткнувшись мордой в специальную обнимательную подушку, порыдал немного крокодиловыми слезами (неприятно, но полезно!) и закрыл глаза.
Думал, не заснёт, но отрубился как миленький, всего разок прокляв всех современных строителей метрополитена («Чтоб у вас стройка никаких проверок с первого раза не проходила!»).
…Проснулся опять с криком и отчаянной надеждой, что успел, не досмотрел сон до конца, а значит – вроде как и не видел.
Вроде как и не сбудется.
На часах около полуночи, обнимательная подушка на полу… а перед глазами всё стоит залитое кровью лицо.
– Нет-нет-нет, – бормочет Аё, вскакивая. Торопливо натягивает джинсы и ещё сырую рубашку, замирает на секунду, потом вешает на шею крепко закупоренный глиняный сосудик на кожаном шнурке – наследство тётки, но не той двоюродной, о которой не любит говорить, а другой, матушкиной сводной сестры.
Сегодня никакого мохито на крыше. Не до него.
– Давай ты просто спишь дома в кровати, а? – просит Аё того, кто ему приснился. – Пожалуйста! И никуда завтра не пойдёшь. И ни за что, ни за что меня не вызовешь!
Но чутьё метрошного монстра не даёт обмануться и ведёт по пустынным в этот час переходам до нужной станции.
Никита здесь – сидит на перилах моста над путями. За два минувших года ещё вытянулся, обзавёлся усами в три волосинки и шрамом под губой. Штаны всё такие же камуфляжные и безразмерные, а вот кепки, раздражавшей Аё в тот раз, больше нет. Вместо неё выбритые виски, колечко в ухе и ещё один шрам, ожоговая каракатица чуть ниже виска.
А третий – на запястье.
Аё очень не хотел бы знать, как Никита их получил, но от прабабкиного ясновидения никуда не деться.
– О, ты всё-таки пришёл, – кивает Никита даже без удивления. – Хотя я как вошёл, так сразу же и выскочил, из соседней двери.
– Это не считается, – поспешно говорит Аё, но уверенности в своих словах не испытывает. – Ты меня не звал, я бы почувствовал.
– Но ведь ты пришёл?
А взгляд у Никиты пьяный и затравленный.
Не должно быть у шестнадцатилетних парней такого взгляда, не должно, не должно…
– Я… – Аё вздыхает и не договаривает. Чутьё истинного монстра умоляет валить отсюда, и поскорее.
Но Аё не может.
Потому что Никита его всё-таки вызвал?
– Зачем? – наконец спрашивает монстр.
– А скажи… Когда ты навсегда лицо отнимаешь… что случается с человеком?
