Костя рванул с места, как заправский спринтер, Юра с опаской посмотрел ему вслед.
– Это Костик, – пояснил Лев. – Тут, напротив живет. Очень клевый парень. Скоро уедет, правда, – с сожалением вздохнул он.
– К-куда? – спросил Носочек, не сводя глаз с бетонного угла, за которым скрылся Костя.
Лев удивленно посмотрел на Юру.
– Не знаю. Он с детства хотел путешествовать.
***
За три дня, которые Юра провел в доме у Льва, тот узнал о мальчишке дополнительные любопытные подробности, кроме отвращения к бумажным кулькам. Вернее сказать, к производимому ими звуку. Впрочем, это относилось к любому плоскому тонкому материалу, потенциально способному издавать звук. Юра записывал свои стихи и аккорды в обычную толстую тетрадь. На бумаге полагалось писать, но не сгибать ее. Гулкий звук бумажного кулька или фольги действовали на Носочека примерно так же, как на Льва – скрип ножа по тарелке или шарканье ботинка по пыльному бетону. Диксистские карточки Юра хранил в красивой плоской коробке – правило бумаги на картон не распространялось.
Что же, у каждого свои загоны. Льву почему-то доставляло удовольствие выяснять Юрины. Это походило на детскую игру в раскопки: никогда не знаешь, что именно выроешь из плотно спрессованного бруска и когда это случится. В быту парень оказался неприхотливым – свои правила и неписанные законы он соблюдал, не нагружая этим окружающих. Сам ходил в ближайший магазин, покупал привычные продукты. В один из вечеров принес пачку безе, и Каленче удивилась: сладкого Юра практически не ел, и уж точно не стал бы покупать нечто столь хрустящее.
«Я слышал, ты любишь».
С Ленчей он тоже уже общался по сети.
Главной проблемой для Юры стала невозможность петь. Утром девушки спали допоздна, потом у Юры был сеанс радиовещания, обед, а там уже и Лев возвращался с работы… Ленча предлагала Носочку закрываться в спальне, где он смог бы сосредоточиться хотя бы на пару часов, но на практике это не работало: то Саже нужно было забрать что-то из вещей, то Каленче приносила с сушки чистое белье… даже если этого не происходило, Юра постоянно нервничал, что вот-вот кто-нибудь войдет.
– Почему ты у нас боишься петь? Ты же выступаешь в клубе, там народу куда больше.
«Я не боюсь. Просто в клубе все чужие. – Юра задумчиво покусал губу, потом добавил: – Не знаю. Я не пел свои песни при маме».
– Почему?
Юра пожал плечами.
– Может, попробуешь? – предложил Лев. – Я живую музыку уважаю.
Носочек не ответил, но Лев уже знал, что обижаться на это не стоит: мальчишка молчал тогда, когда не мог сразу ответить собеседнику или себе самому на какой-то вопрос. И это выглядело определенно разумнее, чем пустое вранье ради вежливости или скоропалительные решения – ради нее же – «нормальных» людей.
