– Миша, Мишенька, – в Клавдии Олеговне проснулась учительница, – как же не стыдно тебе, сынок? Ведь в школе хорошим мальчиком был.
То ли упоминание при коллегах и заезжем «городским», что был когда-то мальчиком, то ли остатки детской совести проявили живучесть, но Михаил Иванович смутился, отвернулся, что-то быстро зашептал молодому полицейскому.
– Пойдём мы, будет что новое – сообщим.
– А ведь и правда, откуда что берётся, ведь неплохой мальчишка был. Учёба, конечно, ему не давалась, да он и не старался особо, но ведь открытый, ясный.
«Ясный, слово-то какое точное подобрала. Чему удивляться, он и сейчас ясен, понятен, без особых рефлексий, с неуклюжестью тайфуна, – мысль эта Антону не понравилась, и он тут же вступил в спор с собой, – а ты-то, трусость свою прячешь. Струсил, имей совесть признаться».
Неизвестно, куда бы завела его эта дискуссия, если бы не Клавдия Олеговна.
– Антоша, ты уж прости, что так к тебе обращаюсь.
– Ничего, обращайтесь.
– И ты меня лучше тётей Клавой зови., как-то так ближе. Вот подумала, я могу прибраться-то или надо этот ужас оставить? Только одна там не останусь, попрошу внучка. А может ты бы на пару часов задержался? Так спокойнее.
– Разумеется, останусь.
Из Антона получился плохой помощник. Он постоянно отвлекался на томики книг, разбирая многочисленные пометки, оставленные рукой тётушки.
На обложке тома Льва Толстого цитата, сделанная, похоже, совсем недавно: «Истина, выраженная словами, есть могущественная сила в жизни людей».
– Антон, Антоша, опять…
Клавдия Олеговна подняла на молодого человека посиневшее лицо. Трясущимися руками она протягивала тетрадь, вымазанную чем-то белым, похоже, мукой.
– Ещё один дневник?
Кислицин открыл последнюю страницу, всё тот же убористый почерк, те же учительские ровные строчки. Дата последней записи совпадала с датой исчезновения.
Сновидение восьмое
Почти совсем стемнело, а толпа не расходилась. В ожидании следующего отделения прогуливались по Мясницкой, разглядывали каменное здание усадьбы Салтыковых, обсуждали увиденное. Пока ждали нового представления, появился фонарщик с лестницей и длинным шестом.
– Гляди-ка, Васятка, сейчас нам солнце вернут, придётся от Федькиной Машки подальше держаться, не скроешь.
Нарядная молодка, стоявшая рядом с Васяткой, подобрала подол юбки и пустилась по улице.
– У, ироды, всё бы зубоскалить, – прикрикнула Щекочиха.
Но её не слышали, смеялись, улюлюкали, кричали что-то непристойное. Васятка было хотел драться, даже тулуп скинул, постоял, почесал редкую бородёнку, поднял одёжку, стряхнул снег и засмеялся вместе со всеми.
