Ночью по городу бродят лишь те, кому нечего терять, и Служители Тени.
Ни ночь, ни Тень, ни ее Служители не пугали Торна. Погнаться за бесплодной надеждой и потерять последние драгоценные часы жизни Дейны – вот чего он боялся. Но как отказаться от надежды, когда ее отрава уже течет по жилам, когда усмешка Клоуна Раймара так и стоит перед глазами?
Заброшенный порт располагался справа от действующего. Торн шел к нему по узким улочкам, задыхаясь от вони тупичков, толкаясь плечами с бродягами, пьяницами, ворами и мошенниками, фальшивомонетчиками, грабителями, матросами и пиратами и прочим сбродом, которого было на Шеллене в избытке. Здесь не было лишь убийц, и вовсе не потому, что Торн, как хранитель Шеллена, отлично справлялся со своими обязанностями. Лишь Тень на Годане имела право забирать жизни, и ни один, даже самый отчаянный головорез не рискнул бы посягнуть на это право.
Днем Заброшенный порт производил тягостное впечатление. Полуразрушенные доки, обломки верфи, и красная, полыхающая нить Раскаленного моря там, где раньше была прозрачная вода канала. Ни одной живой души – кому нужно было селиться или работать там, где море подтачивало берег.
Ночью здесь кипела жизнь, но впечатление от Заброшенного порта было не менее тягостное. Казалось, все подонки Шеллена собрались в одном месте. Здесь играли, торговали запретными товарами, продавали себя и других, ели то, на что нельзя было смотреть без содрогания, пили все, что можно было налить в кружки, банки, горсти. Торн проталкивался сквозь толпу, пропахщую едким запахом нищеты и грязи, и голова его кружилась от усталости, напряжения и изумления перед новым, неизведанным обликом города. Две с половиной октины прожил он на Шеллене, был мужем королевы, хранителем, он сроднился с городом так, что сам ощущал себя Шелленом, и все-таки теперь он явственно видел, что отец Дейны был прав, и чужак никогда не станет своим.
На мгновение, затерявшись в толкотне проституток и сутенеров, воров и скупщиков краденого, Торн забыл, зачем пришел сюда. Его кидало из стороны в сторону как горошину в бурном прибое, и только почувствовав в кармане чужую руку, он осознал, кто он, где он, зачем пришел сюда в такой час.
– Э нет, дружок.
Торн прижал руку, перехватил запястье железными пальцами, рванул ее на себя хитрым, ему одному известным приемом, и вот уже жалкий воришка, кривясь от боли, плюхнулся перед ним на одно колено. Замызганный, тощий парнишка или, судя по тоненьким всхлипам и причитаниям, девчонка. В другой раз Торн распорядился бы отправить ее в тюрьму или просто отпустил бы – еще время тратить на такую мелочь, но сейчас ему нужно было другое. Склонив губы к маленькому, покрытому струпьями уху воришки, Торн прошептал:
