От озера по-прежнему тянуло цепким холодом. Потирая озябшие плечи, Евдокия повернула к стану и с разлета врезалась в Юрия.
— Ты где бродишь?! На зло мне прячешься! — сразу заорал он.
— Ничего я не прячусь. Мне… помыться надо было. Чего мне бояться, коли кругом ни души?
Они пошли напрямик, ломая камыши.
— Просил, как заметишь чего, меня звать, а ты опять Горыню покликала, — проворчал Юрий. — И подарок мой сняла, — совсем уже горько добавил он.
«Заметил». Дуня невольно коснулась шеи.
— А ты оказывается боярышню эту за баней или конюшней, уж и не помню где, тискал. Мне Прокопий все рассказал, как ты за ней увивался!
— Хрен старый — твой Прокопий, — сплюнул Юрий.
— И Горыня не бабник вовсе, и холостой, и на лицо пригожий, — девушку злило, что чернявый даже не оправдывался. Она никак не могла успокоиться от появления брата, смешенные чувства оставило это свидание, а тут еще Юрко покрикивает.
— Замуж за Твердятича собралась? — усмехнулся Юрий.
— Не зовет.
— А позовет, пойдешь?
Дуня молчала.
— Иди! — заорал он опять. — Голубоглазый, белесый, как тебе нравятся. Иди, преград чинить не стану. Еще горько на свадьбе буду кричать!
— Сейчас-то чего орешь, — спокойно перехватила его взгляд Евдокия, — чай еще не на свадьбе?
— Коза! — обозлился Юрий.
— Гусь! — не осталась в долгу Евдокия.
Оба, насупленные, вышли к лагерю. Вои, кроме дозорных, уже мирно спали.
В тишине дремлющего леса, сидя на подаренной Прокопием старой овчине, Дуня потихоньку достала из кошеля бусы, украдкой оглянулась — не видит ли кто, поцеловала холодные камешки и надела опять на шею. «Хоть Кирьян жив, и то ладно, — вздохнула она. — Ба, слышишь меня? — Дуня подняла голову к звездному небу. — Кирьянка наш живой, только с дурными людьми якшается. Да может образумится… Ба, я без него жить не могу, ну сама знаешь без кого. Да знаю, что он дурной, а так на шею к нему кинуться хочется. И ревнует он так смешно. Ба, помоги. От него детей рожать хочу, другие мне не надобны». «Горюшко ты мое», — послышалось ей откуда-то из бездонной высоты.
