— На, — всунул он ей нежеланный сверток, — и беги отсюда, голубоглазая, что есть мочи.
Евдокия, подхватив корзину и сжимая обжигающий ладонь узелок, не оглядываясь, кинулась прочь.
Только у реки она остановилась перевести дух, дрожащими пальцами опять развернула тряпицу, глянула на колдовской пояс, спешно завернула обратно и сунула за пазуху. Перестирав грязное белье, девочка сложила его в корзину и на мягких ногах пошла домой.
А к вечеру в избу вбежал запыхавшийся отец.
— Слыхали! — зашумел он с порога. — Гоньба[16] с Полоцка прискакала, татя[17] ищут, говорят, самого князя обокрал, вещь какую-то ценную прямо из терема вынес. Мужиков у церкви собрали, выспрашивают. А у Молчана кобылу прямо со двора увели, не иначе тать на ней от погони удирал… Дуняша, тебе что — плохо? Дуня! Эй-эй-эй! Мать, лови ее, падает! Дуня!
Все поплыло перед глазами, девочка провалилась в темноту. «Тать, он тать… сапоги ему князь подарил, как же, умыкнул вместе с поясом, а я ему лучшую рубаху отдала, а он лихой человек оказался, вор…» Хищная улыбка чернявого оскалилась из мрака.
— Дуня, Дуня, — кто-то легонько хлопал ее по щекам, Евдокия открыла глаза. — Очнулась, слава Богу. Напугала нас. Ты чего это удумала?
Отец ласково гладил дочь по светло-русым льняным волосам.
— Это я так, мне уже лучше, правда лучше, — девочка привстала с лежанки.
— На двор ей нужно, ветерка вечернего глотнуть, ну-ка пойдем, — скомандовала бабка, — на меня обопрись.
— Я помогу, — попытался взять Дуню на руки отец.
— Сами мы справимся, — отстранила его Лукерья.
Свежий воздух быстро остудил щеки, приятно наполнил легкие, кружение в глазах прекратилось.
Бабка с внучкой сидели на пороге, над ними одна за другой в высоком небе загорались звезды.
— А теперь сказывай все. Для татя того сало утащила? — Лукерья говорила мягко, доверительно.
— Для него, — сразу призналась Дуняшка.
— Не совестно, а я Кирьяна за уши оттаскала?
— Совестно, — Евдокия вздохнула. — Только раненый он — тот, что в лесу, стрелу из себя вынул, ослаб совсем, есть просил, как не помочь? А он о себе не велел говорить, мол, беду на своих наведешь. Я и смолчала.
— Беду, это точно. Ворога княжьего прикармливала. Разве ж можно с незнакомыми в лесу заговаривать? А если бы он прибил тебя, чтоб не выдала? — бабка прижала к себе внучку. — Горе ты мое.
— Не прибил бы, он хороший, хоть и на поганого похож. Шутил так смешно.
— Хорошие по княжьим хоромам не шастают, чужое добро не воруют.
