Много было шума и крика, когда обитатели пещеры прознали о том, что она провела ночь вне стен жилища – на такой безрассудный шаг не отваживался доселе ни один безумец, а их бывало немало за долгую историю рода. Жители долго возмущались, но простили. Мать волновалась, но больше не потому, что дочь могла заболеть и умереть за эту ночь или бесследно исчезнуть, а от того стыда, который переполнял ее, от того, что ей пришлось краснеть перед всеми добрыми жителями пещеры, извиняться, что у нее такое неразумное дитя, как видно, обреченное богами на слабоумие. Но она любила дочь и всячески желала добра, а потому оправдывала ее, как могла: «Что же вы хотите? Боги обделили ее умом – вот и занимается она не тем, чем нужно; но простите – ей еще слишком мало лет: она помается, пострадает – и сама поймет, как была неправа, и сама первой придет к вам на поклон, с благодарностью за наставление и заботу».
Каково же было негодование племени, когда такое повторилось спустя пару дней! Лауру выставили на середину пещеры, как на посмешище, на обозрение всем и каждому: всякий мог подходить к ней, говорить любые слова, указывать правильный путь, осмеивать и оскорблять, устрашать карой немилостивых богов и страданиями после смерти. Единственное, чего нельзя было – так это притрагиваться к ней: таких людей называли «очумленными» и обрекали на вечное одиночество – теперь ни один парень к ней не подойдет, чтобы назвать своей женой; считалось, что если нарочно дотронуться до нее, то можно было подхватить расстройство ума – самую частую болезнь во всех пещерах. Такие «очумленные» не проживали и года, умирая в одиночестве, изнывая от ласки и от теплого слова. Даже родная мать теперь стала смотреть на нее по-другому: как на тяжкий груз – никому не нужный, но о котором по причине кровной связи надо было печься.
Все плюнули на нее и предоставили полную свободу, когда такое повторилось и на следующую ночь, и через. Ее даже звали, грубо окрикивая, чтобы выметалась поскорее из пещеры, пока не задвинули камень. Лаура была счастлива.
Она убегала, предаваясь чудесному зрелищу. В самые темные ночи, когда повсюду висела глухая тьма и стихало свечение рыб, только тогда в упоительной выси, где днями можно было сыскать пятнышко света, неясный, смутный свет звезды пробивался сквозь незримую завесу мрака и невежества. Она вглядывалась в ночное небо, и тогда перед ней раскрывалась необъятная красота: она видела звезды, чистые и незабвенные, она видела иной мир. Он существует!
