Homo Revolution: образ нового человека в живописи 1917-1920-х годов | страница 21

. Либо он собирает своих героев воедино, в узкой, вытянутой по горизонтали композиции, выстраивая в молчаливом предстоянии у самого края холста, как бы не включая в пространство второго плана, но подчиняя в то же время общей ритмике плоскости (Лики России (рис. 13).

(рис.11)

Общим для всех картин является раскрытие образного смысла при помощи контраста между застывшими, «гранеными» лицами стариков, старух, мужиков, женщин и детей, напоминающими суровые лики древнерусских святых, и почти нематериальными формами пейзажа. Этот прием – соединение крупной фигуры первого плана, резко кадрированной, как в фотографии, приближенной к зрителю и остановленной, с эфемерно-архитектурным пейзажным фоном, либо замкнутым, либо напротив, разомкнутым в бесконечное пространство, выработался у Григорьева уже в портретах 1916-го – 1917-х годов, а затем, использовался с несколько монотонным постоянством не только в «Расее», но и в других произведениях.

(рис.12)

Особое значение в григорьевской «Расее» имеют старики и дети, как два возрастных полюса человеческой жизни. Крестьянские дети – беспечные, хрупкие создания, с любопытством глядящие на окружающий их огромный мир. Старики и старухи, отмеченные экстатической внутренней силой, концентрируют духовную память народа и патриархальную древность России. «Олонецкий дед» и «Старуха-молочница» в этом плане особо примечательны, как ярчайшие типологические образы, обладающие чертами вневременности и универсальности.

Отмечая определенную сложность в трактовке крестьянской темы Григорьева, нельзя не заметить – в «Расее» не было романтической идеализации патриархальности, свойственной взглядам новых крестьянский поэтов. Позиция художника гораздо жестче и суровей. Потому-то за внешним спокойствием и суровой замкнутостью его героев, проистекающими из самого их внутреннего бытия, многие современники увидели скифскую натуру, архаическую грубость и глубинную звериную жестокость. В то же время отмечались чудесные краски спелых хлебов и растущей зелени – прозрачные цвета, много алого, легкого, незлобивого, проявляющегося в почти всеоблемлющей искренности, и, даже, идилличности.

При всем этом, ни одно из этих качеств по отдельности не может являться содержательной стороной цикла, в котором художником зафиксированы действительно какие-то крайности психологии и ментальности русского крестьянина, обнажившиеся в предреволюционнный период: персонажи григорьевской «Расеи» способны были и в храме истово молиться, и разрушать вишневые сады.