– Боже, какой ужас!
Мама Гвидо выбежала из палаты.
– Тогда вы, наверное, решили, что все – жизнь кончена?
– Несколько месяцев я не мог встать. И не мог смотреть на себя, так как на шею мне напялили такую штуку, как у собак.
– Воротник?
– Да-да, воротник. Собакам его вешают после кастрации, чтобы они не лизали себе причинные места, иначе разойдутся швы, а мне, думаю, эту штуковину напялили, чтобы от увиденного не разошлись швы на душе.
– И когда вы узнали, что именно с вами произошло?
– Практически сразу я догадался, что дело – дрянь, потому что у моей койки каждый день собиралось по пять/по шесть врачебных консилиумов, и сквозь сон я слышал, что они не могут понять, что именно со мной произошло и что вообще делать. Я занервничал, а это же на мониторах сразу видно. Все пищало и вибрировало. Мой лечащий врач попытался объяснить мне, что у меня проблемы с позвоночником, но при этом заверил, что их можно исправить. Я успокоился: «Раз можно, значит, все нормально». Так я полежал неисправленным еще месяц, но любопытство наконец одолело врачебные рекомендации, и как-то вечером я, по крупицам насобирав в себе силы, поднялся и доковылял до зеркала.
– И что вы там увидели?
– Урода. Кривого изувеченного урода. Который сам от себя в ужасе. Врачи, конечно, тоже лажанули: не убрали из палаты зеркало. Еще и во весь рост. Представьте себе: мое тело диагональю разрезало стекло, при том, что стопы и голова сохранили естественное положение. Я выглядел как танцор, который попытался сделать сложный элемент с замиранием в определенной позе, и в итоге застыл в ней. Увидев себя, я заплакал и свалился на пол. Как тогда в Пизе. Не было ничего кроме боли. Только она – и ничего кроме.
//////////////////////////////////////////////////////////////////
– Меня уложили обратно и вновь принялись заверять, что все будет хорошо, но через несколько дней я понял, что ничего хорошего не будет и я навсегда останусь уродом.
– Как вы это поняли?
– Каждый вечер я подходил к зеркалу и видел, что наклон увеличивается. Совсем по чуть-чуть, по миллиметру, но каждый день – без праздников и выходных. Я медленно валился к земле, и врачи не могли остановить падение. Белые халаты прилетали со всех концов света, но не столько, чтобы помочь мне, сколько посмотреть и убедиться, что их не разыгрывают. Приезжал даже какой-то шаман. Напился яхэ, потрубил в вувузеллу, поплясал, побубнил и вырубился. С ним я хоть повеселился. Остальные же водили головами, опускали глаза и шептали, что ничем помочь не в силах. После этих обязательных слов, они фотографировали и уезжали себе восвояси.
