Однажды ей встретились дома мертвых — приземистые, круглые, сложенные из плоских камней, похожие на настоящие дома, только мощнее и ниже, с узким входом — не протиснуться через него живому. Ведь мертвым не нужно пространство живых, и лучше укрыть их понадежней, привалив ко входу камень, который трое мужчин едва сдвинут с места. Это было целое селение мертвых на холме, покрытом узкими и дробными черными плитами словно в знак печали — и в любой момент можно было их собрать и сложить новый дом. Но смуглые люди больше не складывали их, число обителей предков оставалось неизменным уже который век — они только приходили, чтобы навестить их, напоить жертвенной кровью и расспросить о собственной судьбе, и уже не селили здесь новых мертвецов. Время преданий остановилось в этом месте, героев хватало для культа, и каждое племя хоронило теперь умерших в других местах и по-другому.
Ей захотелось прикоснуться тогда к закрытому входу, и она заранее знала, что в этих снах прикосновение становится познанием — она откроет судьбы древних, ощутит вкус их хлеба и кислого молока, примет восторг их юности и немощи старения, познает, чем они жили и что вспоминали в смертный час. И она… отдернула руку. Собственная судьба — этого уже было слишком много, в этих снах она шла не просто к Горе, а к разгадке. И может быть — к завершению. Стоило ли нагружать себя чужой памятью?
А входы круглых жилищ глядели в одну сторону, и в той стороне была Гора. Невидимая, неощутимая, но властная над всем этим миром. Гора Мироздания, Гора Жизни и Смерти. Гора Бога. Она шла к Горе, как шли к ней те, кто обитал в селении мертвецов, она жаждала ее увидеть, как видели ее круглые эти жилища, что каждый вечер слепыми входами провожали уходящее Солнце, которое на прощанье расцветит всеми красками Гору, ее одну среди сумрака долин.
Этот сон всегда приходил к ней сам. Другие сны она умела вызывать, погружаться в них, когда хотелось, — никто не верил, когда она рассказывала, но это было так. И только дорога к Горе всегда возвращалась сама, каждый раз оказываясь другой. И она знала, что к Горе она — всё ближе. Но груз ее только рос — не то, что у верблюдов, терпеливо тащивших на своих горбатых спинах пищу и воду для погонщиков, и еще немного для себя. Их мешки худели в пустыне, а тяжесть внутри нее только росла. Она беспокоилась: подойдя к подножью, сможет ли сделать хоть шаг наверх? Зачем идти к Горе, если не для восхождения?
