Из раннего детства она помнила одно: голод. Неотступный, сосущий, то засыпающий на время, когда давали чего-то похлебать, то разгорающийся с такой силой, что она глодала кору деревьев, вылизывала досуха вымытые миски, подбирала пылинки с земляного пола и тянула их в рот — вдруг одна из них окажется крошкой черствого хлеба. Ни одна не оказывалась. К этой памяти она не хотела возвращаться.
Из ранней юности она помнила много разного, но больше всего опять голод. Но уже не свой. Голод пресыщенного мужчины за пятьдесят, который хотел ее плоти больше, чем мог себе позволить. Это был голод даже не по ее юному телу, не по женской плоти вообще — а по собственной молодости, растраченной в походах и пьянках, а она была мостиком к его воспоминаниям. И к тем дням возвращаться ей тоже не хотелось.
Теперь она была богата и свободна — веселая вдова, вычеркнувшая из памяти прошлое, живущая на стабильный доход от него. Бездетная вдова двадцати трех лет, которая приучила окружающих называть себя именем Делия — вычитанным, разумеется, в книге. В самый раз: дать им всем понять, что она читает книги. И в то же время не слишком умничать, а взять да и стащить имя у Тибулла, имя его возлюбленной[9]. Слишком умных тоже не любят те, чьим мнением она дорожит. А вы — хотите обладать Делией? Станьте Тибуллами!
С родней покойного мужа всё было, конечно, обговорено — завещание есть завещание, а если оно подкреплено некоторыми, скажем так, сведениями, которые родня вовсе не хотела делать достоянием широкой публики и которыми обладала Делия вместе с парой доверенных лиц (на случай внезапного несчастного происшествия) — договор можно было считать скрепленным и обеспеченным. И поэтому о прежней жизни можно было надежно забыть.
Вчера в тот же самый час она у себя принимала дружочка (как она его называла) Аристарха — местную знаменитость, театрального постановщика, который заехал в Аквилею лет пять назад из греческих краев, да так и прижился. Они сидели в удобных креслах под крышей, за колоннами перистиля[10], надеясь, что все-таки развиднеется после дождя. Перед ними — стол с легкими закусками (ведь до обеденного часа еще далеко), но оба увлечены не едой, а беседой — Аристарх рассказывает о новой постановке. Ему слегка за сорок, черты лица правильные, хотя немного великоват нос, но кого этим удивишь в Италии? Черные кудри почти не тронула седина, глаза серые, хитрые, движения то ленивые, то резкие. А она… она похожа сразу на все те античные статуи, которые пропишутся в наши времена в самых разных музеях, а маленькая родинка на левой щеке или чуточку неровная линия носа (упала в том самом детстве, о котором лучше не вспоминать) — это как легкие напоминания, что она все же из плоти, а человеческая плоть всегда несовершенна, даже если прекрасна.
