Он представился корреспондентом, и мне пришлось ответить на ряд вопросов, и не сразу я спохватился, что с господами журналистами нужно держать ухо востро.
Но кажется, всё обошлось и князю не придётся за меня краснеть.
Эх! Сюда бы моего друга Лёву Полесова. Уж он-то получил бы от этого бала, от всего этого внимания, ОГРОМНОЕ удовольствие.
От журналиста меня спас Колян. Собственной персоной. Он тоже был в мундире, угольно-чёрном, с серебряными пуговицами, эполетами и аксельбантом. Хотя я бы не удивился, заявись он на бал в своём вязаном жилете и мягких шлёпанцах…
Бесцеремонно оттеснив господина Хрущева — так звали борзописца из газеты «Московские Ведомости», — он вполголоса сообщил:
— Белая гостиная. Я провожу.
Щелкнув каблуками перед Хрущевым, я с облегчением покинул эту огромную, роскошную, набитую музыкой и гостями залу.
Пока шли, всё время хотелось принять душ: казалось, любопытные взгляды до сих пор ползают по мне, как муравьи.
Колян шествовал не оборачиваясь, с ровной напряженной спиной, фуражка — на сгибе локтя, словно он собрался пригласить на танец даму.
Но дам здесь уже не было. Был широкий, ярко освещенный коридор с портретами на стенах — на двух или трёх я заметил фамильное сходство: эти вот оттопыренные уши и внимательные ореховые глаза…
Двери были двустворчатыми, в три человеческих роста. В этом крыле я ещё не был, здесь располагалась официальная часть — конференц-залы, небольшой кинотеатр и вот такие вот гостиные. Достаточно большие, чтобы вместить тридцать-сорок человек.
Колян сказал, белая гостиная. И она действительно была белой. Куча оттенков, от яичного, до цвета топлёного молока. Потолок, стены, ковёр на полу, портьеры, мебель — всё.
И в этом белом безмолвии я мгновенно увидел пурпурную шелковую ленту. Государь. Он стоял прямо, но в то же время как-то непринужденно, рядом с диваном, на котором сидела… Ну конечно она. Белый Лотос, глава имперской безопасности Ямато.
Князь тоже был здесь — рядом с окном, за которым было уже темно. Но ткань была сдвинута в сторону и стекло зияло чёрным пустым провалом.
Фудзи — подтянутый, без ухарского ментика, тоже в белом мундире с множеством чёрного посеребрённого позумента.
Колян, впустив меня, закрыл дверь. И встал тут же, сложив руки перед собой, в извечной позе всех телохранителей. Глядя прямо, словно на противоположной стене было нечто страшно интересное.
И как-то я уже понял, по выражению глаз, по позам, по тому, что в центре комнаты стол ломился от закусок — я от двери ощущал запах горячего крабового мяса, политого сливочным растопленным маслом — что это не дружеские посиделки.
