Взглядом притрагиваешься
к волосам моим мягким, покорным –
теперь они мной обожествлены;
к губам, покалывающим в ожидании
поцелуя – смущённым –
вдруг это случится;
к глазам, что спрятались под ресницами,
как под крыльями летучей:
боятся избытка света
и делают вид, что засыпают.
Не надо во мне глубоко отражаться
и молчать так, что можно оглохнуть.
Не надо скользить вдоль меня и во мне,
как будто меня уже вовсе нет.
Искренность взгляда меня лишает тебя
близкой и далёкой,
таинственной и искренней.
Ещё раз дотронешься, я промолчу,
но сотворю в себе музыку такую,
что ты не сможешь не расслышать, не насладиться.
Я перепутал слова и понятья.
Я обошёл все преграды, но с тыла.
Ты припадаешь ко мне на плечо –
зверь, волокущий подбитую лапу.
Глажу по шерсти. Но взглядом иглистым
ты огибаешь моё отраженье.
Одной не остаться бы в жёлтой ночи!
И не заплакать бичом на вокзале
( не нахожу трафаретов с названьем).
Не сдаться. Не дрогнуть,
вдруг разомкнув межпозвоночные диски.
Только б ты поняла меня, но настолько,
чтобы оставить пролет для пролетки.
***
Ты хочешь отдать мне
себя однажды. Надолго.
И так мучительно-
счастливо гадать и гадать
на чувствах моих и своих
в антрактах любовных.
На тоске, что стоит нас тех,
затерянных в чувстве новом,
как будто меж нами тогда
и нами сейчас знак равенства есть.
Быть в чём-то похожими
на роскошь идей Ренессанса,
что тоже немного печальна
под шёлком безбедности,
как женщина, что только
однажды была желанной .
Грустить и грустить, потому
Что (странно выходит
ведь!) в веселье, в беспечности
воззвать к тому времени,
что между тобой и мной,
и чувством слепым – ждать.
Пусть возвращается
и пребудет до выдоха,
в бесконечность реалий
с которым войдем, где
уже ничто не проходит.
