Так что нынешний анекдот, напяливший на себя шутовской колпак, был прежде вполне почтенным созданием. Человеческая память, подобно морской раковине, хранила и обкатывала песчинку события, пока она не становилась подлинной жемчужиной, обретала прочнось и цену предания.
Впрочем, когда я говорил, что сегодня невозможно прочитать что-нибудь в жанре литературного исторического анекдота, я был не совсем прав. В этом жанре пробовали себя известный поэт и создатель бесценных документальных книг Феликс Чуев и литератор Светлана Светигор. Это говорит о живучести семени, посеянного Иваном Голиковым.
Белинский написал о нём: «Явись Голиков у англичан, французов, немцев, не было бы конца толкам о нём, не было бы счёта его биографиям». Счёта его биографиям нет до сей поры, потому что нет и самих биографий. Потому тут надо бы сказать о нём подробней.
Русская даровитая натура всегда деликатна. Это принимается за слабость. Творческая робость перед чистым листом бумаги – за недостаток дарования. Уважение к слову – за отсутствие живости.
Голиков уважал литературное слово до самоуничижения. Его восторг перед типографским шрифтом был почти детским. Но это только говорит о его здоровой неиспорченной сути. Это мы теперь знаем, что напечатанное слово в большинстве случаев покрывает ложь. И как не позавидовать счастью того читателя, который верил когда-то в святость печатного слова. Таким читателем был Иван Голиков. И потому ему надо было долго принуждать себя, чтобы сделать решительный шаг в литературу.
Он долго готовился к этому. Сделал его, когда исполнилось ему уже пятьдесят три года. Похоже, им до того была накоплена некая критическая творческая масса, которая просто взорвалась. Повторю, за семь лет – тридцать объёмистых томов. Мог ли что-нибудь подобное вообразить себе тогдашний Гиннес, если бы он был уже?
Творческий человек постоянно голоден на успех. Голикова эти годы насытили полным и чрезвычайным признанием. Думаю, он сильно тешил своё авторское самолюбие, когда писал слова в одном из предисловий к очередному своему тому: «Книга моя по счастию толико полюбилась обществу, что ни одна ещё так скоро не раскупалась, как моя, и, сколько мне известно, то весьма ещё недоставало оныя к удовольствию всех».
Андрей Болотов, человек-инструмент, некая божья дудка, через которую пропела себя та эпоха, назвал чтение книг Голикова «весёлым». Это не потому, что книги были смешны. Это потому, что они и тогда и до сей поры, дают нам редкое теперь наслаждение быть читателем.
