И уж, конечно, ни за что бы она не могла вообразить это радостное чувство приближения к дому, когда поезд несет тебя на северо-запад, к родному городу, к родной квартире, к родному Хэму.
Жалко, что он не может встретить ее на вокзале – пока день долог и каникулы, муж работает в две смены. Впрочем, багажа у нее – только ноутбук и небольшая сумка. Хотя, конечно, вырвавшись на волю из кондиционированного фальшивого воздуха вагона, хотелось бы встретить родное лицо. Поэтому Даша бессознательно вглядывалась в лица людей на перроне. Ой! Кто это? Бабушка! Что она тут делает? Что случилось? И девушка, не чуя ног, бросилась к Марье Михайловне.
– Что-то с родителями? Что-то с Хэмом?
– Да нет, родная, что ты, успокойся. Дома все в порядке. Вот во дворе у нас…
Неужели страшное произошло в семье Петуховых?
– Кондратьевна заболела. Совсем плоха стала. Лежит, не встает. В больницу не хочет. Помирать – Марья Михайловна всхлипнула, – говорит, помирать дома сподручней.
– Как помирать? Да она же еще совсем не старая.
– А кто ее знает, сколько ей лет… Может, семьдесят, а, может, и восемьдесят. В паспорт-то я к ней не заглядывала.
Между тем Даша уже собралась и легкомысленно, как то свойственно молодым, решила, что уж она, с ее целительной силой, быстро найдет, что не в порядке с доброй старушкой, и вылечит ее.
Сразу видно, как мало она знала об упрямстве Кондратьевны.
Во дворе на Лиговке
– Сказала: помирать буду, значит, буду помирать! – упорствовала добрая волшебница.
Лежала она на узенькой железной кровати с панцирной сеткой, которая магической силой еще удерживалась в упругом состоянии, несмотря на полувековую службу (кстати сказать, служила она каким-то неизвестным людям, пока Кондратьевна лет десять назад не купила ее за гроши на блошином рынке и не приволокла собственными руками в свою маленькую квартирку). Под голову старушки были подложены две подушки, на тумбочке возле кровати стояла чашка с чаем и долькой лимона, а на блюдечке лежали любимые ею «Раковые шейки».
– Что меня лечить, если время пришло? Что мне еще тут делать? Силу свою я Анюте завещаю, а больше у меня ничего ценного и нету. – Два великовозрастных внука-оболтуса, зашедшие навестить бабку, встрепенулись на этих словах и посмотрели вопросительно. Взволновали их не слова о совсем неведомой им силе, а предположение, что полоумная старуха и квартиру свою (ценой не меньше шести миллионов) подарила неизвестной Анюте.
Кондратьевна устало вздохнула, угадав их мысли. В прежние времена она, может быть, и посмеялась бы над корыстными внучками, но теперь поспешила их успокоить
