Костя уже несколько раз поздно вечером появлялся в этом дворе инкогнито, когда тот был пуст. Из окна автомобиля он наблюдал за тем, как стройная женщина, по всей видимости, не имеющая привычки завешивать шторы, стоит перед зеркалом в облегающей ночной рубашке и расчесывает свои непослушные вьющиеся локоны.
– Она ведь должна понимать, что за ней могут подглядывать, – размышлял киллер, – эта стерва будто сама нарывается на неприятности. – Козыряет перед незнакомцами своим красивым телом, мужа ей, что ли мало? И как, «таких», только земля носит. Не удивительно, что ее заказал собственный мужик. «Довела», наверное. Сто процентная вертихвостка – изменщица.
Люси действительно не хватало мужа. Когда он уходил на работу, она еще нежилась в кровати, а когда он возвращался – она уже спала. Каждый раз, облачаясь перед сном в красивое белье, женщина, отрешенно стоя перед зеркалом, разглядывала себя. Нежнейший шелк новой ночной сорочки, ласкал ее тело так же, как делал когда – то муж и от этого ей становилось томно. Что с ней было не так? Еще вполне привлекательна, жива и интересна, подруги говорили у нее красивая спина.
Люси поворачивалась в пол оборота, убирала волосы вперед, и ее взору открывался откровенный вырез, доходящий до ягодиц, демонстрирующий и впрямь идеально ровную спину. Говорят если человека, тысячу раз обозвать свиньей, он и сам начнет в это верить. Во что было верить Люси, если муж уже давно не делал ей комплиментов, да он вообще очень редко с ней разговаривал. Ни ласковых слов, ни жестоких. Полное равнодушие. Самое гадкое из всех чувств, что только можно испытывать по отношению к человеку.
– Ори на меня, бей, угрожай, сделай хоть что-нибудь, обрати на меня свое внимание, – кричала во время ссоры, бьющаяся в истерике Люси. А Игорь просто закрывался в своем кабинете и не издавал ни звука. Он усаживался в свое удобное кресло, надевал наушники и погружался в мир нежных звуков классической музыки, ведь он был интеллигентом до мозга костей. За панорамными окнами их богато обставленной, но от чего-то неуютной квартиры, шел снег, мягкими хлопьями ложащийся на мокрый асфальт.
Обессиленная Люси, уставшая бороться с тяжелой глухой дверью, медленно сползала по ней на пол, усаживалась и, прижимая к груди, покрасневшие от ударов о дерево кулаки, говорила: – А теперь, ты меня даже не пускаешь в своей кабинет! Здесь же должна была быть детская! Я имею право!
Она укладывалась у двери, как собака, преданно ждущая хозяина и шептала:
