Психологические критерии исторической достоверности | страница 8



Предоставляем читателю самому рассудить, в духе или не в духе государственных деятелей масштаба П. А. Романова упускать из виду возможные внешнеполитические последствия крупных изменений внутри страны или слепо идти на поводу у своих советников, и вернёмся к не зависящим от того или иного решения данного вопроса общим проблемам взаимодействия истории и психологии.

*     *     *

В рассмотренных примерах свойства личности были призваны доказать, что имярек не мог действовать приписываемым ему образом, а стало быть, действовал как-то иначе. Выстраивая же взамен отвергнутой новую версию событий, авторы стараются учитывать психологию своих героев, но как самостоятельное основание для выводов её уже не используют. То есть психологические характеристики используются как критерий чисто отрицательного свойства, как то самое основание для сомнений, о котором говорит А. Франс, и повод для постановки вопроса, но не как средство для ответа на вопрос.

И такое отрицающее применение аргументов от психологии в истории (да и жизни вообще) действительно гораздо более распространено, нежели применение утверждающее. Что вполне закономерно, поскольку для обретения уверенности в неспособности человека совершать определённого рода поступки порой бывает достаточно узнать одну-две черты его характера. Тогда как для того, чтобы определить, какой именно способ действий из принципиально доступного ему репертуара изберёт данный человек в данной ситуации, требуется, наряду с возможностями, знать ещё мотивы (стремления) человека и то, как он видит искомую ситуацию. Установление всех этих параметров даже применительно к ныне здравствующим и доступным для непосредственного наблюдения людям является далеко не самым простым делом1*, применительно же к тем, кто физически уже не существует, трудности ещё более возрастают. И тем не менее опыт положительного, созидающего применения психологических критериев тоже имеется.

Вот, к примеру, как действует С. Н. Азбелев, исследуя проблему историзма былин и конкретно вопрос об участии новгородцев в Куликовской битве. Рассмотрев фольклорные тексты, повествующие о таком участии, он констатирует, что “содержание их, как правило, признавалось полностью недостоверным и даже квалифицировалось как баснословие. В общеисторических трудах давно утвердилось мнение, что Новгород не принял участие в освободительной войне 1380 г.” (Историзм былин и специфика фольклора, Л., Наука, 1982, с. 153). При этом в качестве “общеисторических” указываются прежде всего труды Н. М. Карамзина, С. М. Соловьёва, И. Д. Иловайского и – без уточнения имён – позднейшие “работы по русской истории”, повторяющие традиционное мнение. Что же касается исследователей, разделяющих или хотя бы допускающих иную точку зрения, то здесь С. Н. Азбелев может сослаться лишь на А. А. Шахматова и – с теми или иными оговорками – на С. К. Шамбинаго, Б. Д. Грекова и Л. А. Дмитриева. Однако даже столь внушительное единодушие историков не отвращает человека, знающего цену фольклору, от попыток обратиться к собственно фактам.