Неделя подходила к концу, а в поведении михрялки ничего не поменялось: все так же, часами сидела она в углу, глядя в одну точку. Ни с кем не разговаривала и не реагировала даже тогда, когда мама звала всех к столу. Раньше-то она прибегала обедать самая первая. А сейчас и аппетит у нее пропал. В общем, Дусю было не узнать. Наконец, наступила пятница. Папа отпросился на работе, пришел пораньше. Лизавета уже вернулась из школы. Быстро собрались и отправились в Верх Тормашкино.
Даже в машине, обожавшая кататься Дуся, вела себя так, будто это и не Дуся вовсе. Она и в окно-то ни разу не выглянула. Сидела, уставившись взглядом в спинку переднего сиденья, и молчала. Лизавета больше не могла видеть всего этого безобразия, происходившего с подругой. Она сидела и тихонечко, чтобы не слышал папа – ему же машину везти – плакала. У нее уже и куртка от накапавших слез была вся мокрая. Вот такое невеселое путешествие получилось. Приехали уже затемно. Предупрежденные заранее, Бабушка, Вовчик с Левчиком и бабушка Ильинична не вышли встречать приехавших. Вышел только Дедушка. Когда машина остановилась, он открыл дверцу, взял Дусю на руки, прижал к себе, как самую драгоценную драгоценность, и отнес в Лизаветину комнату. А там ее уже ждала бабушка Ильинична.
До выхода на пенсию, она всю жизнь проработала ветеринаром. В Москве ветеринаров было много. Наверное, побольше, чем во всех деревнях вместе взятых. Но проблема была в том, что все эти ветеринары даже и не слышали о таком животном, как михрялка. А раз не слышали, как они его лечить будут? Неизвестное животное от неизвестной болезни? А бабушка Ильинична слышала и даже видела, и даже дружила с этим животным. И для нее оно, это животное, было очень даже известное.
Дедушка Дусю принес, посадил на Лизаветину кровать и молча вышел из комнаты. Дуся сидела так, будто происходящее ее совсем не касалось. Бабушка Ильинична взяла стетоскоп. Стала «слушать» и осматривать михрялку. Все было нормально. Легкие чистые, живот мягкий, шерсть густая, нос влажный и холодный. Теперь нужно было поговорить с пациентом. В ее практике это был первый пациент, с которым можно было поговорить. Все остальные животные не очень-то разговорчивые. Их сколько ни спрашивай, они ничего тебе не скажут: где болит, что болит. А Дуся скажет. Должна сказать. Вот бабушка Ильинична и спросила:
– У тебя что-нибудь болит? – А Дуся только головой помотала. Отрицательно помотала. Так помотала, что стало понятно, что ничего у нее не болит. – А что тебя беспокоит или волнует? Я же вижу, что ты чем-то озабочена, тебя что-то мучает. Ты скажи не
