[Не] Святой Себастьян | страница 42

Я лег на пол, положив голову ему колени, и стал шевелить пальцами рук и ног, разгоняя кровь. Никколо не смел прикасаться ко мне: «его величество» не велели. И вдруг мне стало смешно. Я не рассмеялся, я заржал, как конь, а Никколо смутился:

– Почему ты смеешься? – спросил он.

– Потому что я счастлив! – ответил я.

В тот момент мир стал для меня простым и понятным, и все душевные муки и терзания ушли, испарились, как утренний туман. Я был обнажен, телом и душой, и больше не боялся ничего. Я стал полноправным хозяином своей жизни, а, следовательно, и целого мира.

На самом деле, насколько мне известно, на сегодняшний день сохранилось три моих портрета в образе Себастьяна, хотя их было намного больше. Но и по окончании интенсивной совместной работы наш роман продолжился, почти без БДСМ, хотя порой нас пробивало на старые игры. Вскоре Никколо приглянулся меценату-банкиру, и его дела пошли на лад. Он стал узнаваемой личностью, завсегдатаем всяких салонов, а я оставался уличным Влюбленным. В конце концов, меценат уговорил его озаботиться проблемами собственной репутации и жениться. Так он и сделал. Все это кончилось, разумеется, грандиозным скандалом, и я, вскочив на быстроногого осла, умчался в Венецию со скоростью хромой черепахи.

Я давно хотел сменить труппу, хоть я и любил мою семью, но мне хотелось большего. А большее было, разумеется, в Венеции, на родине карнавала, масок и кружевных рукавов. Увы, да, я любил цветные тряпки, перья, стекляшки и прочую атрибутику гей-парадов, хотя на тот момент эти народные гуляния назывались просто карнавалом. Я походил по городу, посмотрел спектакли, скептически поглаживая подбородок, как это делал мой ненавистный друг, пообщался с артистами, продал осла, истратил все деньги и прибился к одной из трупп. Роль Влюбленного мне, разумеется, не дали, чему я был несказанно рад, зато разрешили взять педролино. Этот персонаж был дедушкой французского пьеро – печальный клоун, падающий рожей в муку перед выходом на сцену, короче, отчаянно-трагичный тип в не завязанной смирительной рубашке. Именно то, что мне было нужно. Я вживался в новую роль и новую жизнь, распугивая комаров рукавами, но не прошло и года, как я снова увидел знакомую шляпу в толпе. Это была новая шляпа, но я точно знал, чьи коварные глаза скрывается под ней. Реньери с женой перебрались в Венецию. И наш тайный роман продолжился, хоть я и поломался для виду целых два часа.

Однажды, когда мне было тридцать шесть, мы с Никколо отправились к ремесленникам. Кажется, Никколо хотел купить вазу или что-то еще. Он завел меня в какую-то роскошную мастерскую, подвел к огромному зеркалу и встал за моим плечом, слегка приобняв. «Кто ты?» – просил он шепотом. Я не сразу понял вопрос. Тогда он продолжил: «Мы вместе уже много лет, но ты выглядишь так же, как в день нашей первой встречи. Ни одной морщинки, ни одной седой пряди, и ни одного волоска на лице. Посмотри на меня. Я почти старик, а ведь когда-то был не сильно-то старше тебя. Ты словно не человек, Себастьян. Злые языки говорят, что ты дьявол. Это все чепуха, конечно, но поверь, мой друг, однажды они сожгут тебя на костре…» И тогда я, наверное, впервые задумался о своем возрасте. Действительно, а почему я так выгляжу? Почему Никколо стареет, а я – нет? Почему мне не нужно бриться, как остальным мужчинам? Из зеркала на меня смотрел святой Себастьян с портрета, написанного восемнадцать лет назад. Ничего, совершенно ничего не изменилось в моем лице. И это осознание было действительно ужасным. «Что я такое?» – спрашивал я не то себя, не то бога, в которого уже перестал верить. Мне стало холодно. И я почувствовал запах смерти, я чувствовал его впервые, но в тот момент я совершенно ясно осознал, что это именно запах смерти. Этот запах исходил от Никколо. «Послушай, Себастьян, я не знаю, кто ты и что с тобой не так, – продолжил он. – Но ты должен уехать. И чем быстрее, тем лучше». Мы вышли из мастерской и в молчании пошли по берегу; мимо нас проходили люди, и от них тоже пахло смертью. От кого-то сильнее, от кого-то едва ощутимо, но ото всех, решительно ото всех пахло смертью. Потом мы сели в гондолу и перебрались на континентальную часть города. Я шел за Никколо, не разбирая дороги, поскольку все мои мысли совершенно и окончательно спутались. Он достал из плаща увесистый мешочек и отдал мне, а потом достал золотой перстень с изумрудом. Это был тот самый перстень, который он подарил мне в Риме, а я, обидевшись за то, что он решил жениться, продал его подарок ювелиру. Но он нашел этот перстень и выкупил снова. Он надел его мне на палец и поцеловал руку. «Ты должен уехать, – сказал он. – Уезжай немедленно. Прямо сейчас. И не смей возвращаться хотя бы в ближайшие двадцать лет. Этих денег хватит на первое время, а дальше разберешься. Будет совсем тяжело – продай перстень и попытайся забыть меня». И я не посмел ослушаться.