[Не] Святой Себастьян | страница 36

НАСТЯ

(забинтовывая руку)

Какой ты, к черту, медик?! Ты совсем больной?! Ты сам будешь зашивать себе руки?! Все, я так не могу. Вызываю скорую.

Настя достает телефон.

СЕБАСТЬЯН

Стой! Стой! Нельзя! Ты не понимаешь! Нельзя мне скорую! И никуда мне нельзя! Я все объясню. Только не делай глупостей. Просто доверься мне. Я знаю, что делаю. Давай сейчас мы разберемся с руками, а потом я все объясню.

НАСТЯ

Ты ночью то же самое говорил. И что? Ты понимаешь, что это леталкой закончится?! Поехали сейчас же!

СЕБАСТЬЯН

(тихо)

Нет. Успокойся. Я действительно врач. Я сам справлюсь. Не без тебя, но справлюсь. Не кричи. Ничего страшного. Сухожилия целы, пальцы шевелятся, значит, все нормально. Слушай меня и действуй. Возьми в аптеке лидокаин, инсулинок и бинтов побольше. И спирт возьми или водку. Найди это все и возвращайся. И никаких глупостей. Я тебя своими руками удушу, если ты куда-нибудь позвонишь.

НАСТЯ

Что ты несешь?!

СЕБАСТЬЯН

Несу разные вещи.

НАСТЯ

Вот именно! Несуразные.

СЕБАСТЬЯН

Нет, не несуразные вещи, а разные вещи несу.

НАСТЯ

(набирая номер скорой на телефоне)

Хватит заговаривать мне зубы!

СЕБАСТЬЯН

Ты понимаешь, что это попытка суицида?! Я же могу в психушку загреметь!

НАСТЯ

Ну, загремишь! Подумаешь?! Как раз мозги подправят.

СЕБАСТЬЯН

Да нельзя мне в больницу! Ни в обычную, ни в психушку нельзя. Иди уже в аптеку, а?

НАСТЯ

Нет, не пойду! Либо ты все объяснишь, либо я вызываю скорую.

СЕБАСТЬЯН

Прости… Короче, у меня проблемы с документами…

НАСТЯ

И об этом ты ночью говорил. И обещал, что расскажешь.

СЕБАСТЬЯН

И расскажу. Но пока я объясню, какие у меня проблемы, из меня вся кровь вытечет. И тогда проблемы будут у тебя. Иди в аптеку уже, а то некому тебе будет истории рассказывать.

Через пятнадцать минут Настя с недовольным видом выдает Себастьяну заказ, и он, достав из аптечки медицинскую иглу и шовную нить, начинает обкалывать руки лидокаином и накладывать швы.

Рим, 1620 год

Первое, что я помню – это театр. Моя мать была актрисой, скончавшейся, кажется, от тифа, когда я был младенцем. Я рос в маленькой и не особо успешной римской уличной труппе. Мы жили одной дружной семьей по каким-то баракам, давали спектакли, наскоро задекорировав хламом какой-нибудь городской тупик. Кроме меня, в труппе росла дочь Доктора и Коломбины. Мы впитывали скромное мастерство наших мэтров и уличных хулиганов. Мы лазали по всяким руинам и стройкам, ловили лягушек, фехтовали на палках, воровали фрукты на рынке, по утрам допивали кислое пойло наших стариков, читали все, что только было написано, особенно пьесы с поцелуями и названия кабаков, учили похабные песни и католические гимны, периодически перемешивая их слова, за что и получали розгами по неугомонным круглым ягодицам. Все, как полагается. И вот однажды мы доросли до сценического возраста и стали Влюбленными. Ну, а кем еще могли стать юные актеры? Увы, веселых персонажей в масках играли старики, уже поднаторевшие в грубом крестьянском юморе и ужимках, а пустоголовых Влюбленных играли молодые артисты, которым масок не полагалось, и все, что требовалось от нас – гримасничать, горланить песни и плясать. Так мне казалось, хотя, наверное, если бы театр не был нашим домом, то роль Влюбленного не была бы для меня так проста.