Помимо вышеописанной ошибочности национализма в области онтологии народного бытия, у него есть ещё и практическая несостоятельность. Дело в том, что из сверхценности рода при обесценивании личности необходимо следуют самые чудовищные выводы: превалирующая ценность социально и экономически полезных членов общества по сравнению с "бесполезными", отсюда необходимо выводится евгеника. Если национализм не всегда до этого доходит, то лишь в силу непоследовательности, робкого недоведения до конца собственных положений. Более смелый националист их доведет до конца… Верный признак лжи – когда последовательность явно оборачивается против истины. Доказательство от противного.
На самом же деле, предложение любой рационалистической, функциональной ценности человеческих жизней означает лишь отсутствие (для предлагающего) вообще какой-либо ценности человеческой жизни. Остаётся лишь ценность функции, которую данный человек выполняет в обществе. И обожествление общества, – опять неоязычество!
На самом же деле, человеческая жизнь может иметь ценность только тогда, когда это иррациональная и сверхрациональная ценность – когда человек образ и подобие Божие!
Крупица истины также есть у национализма в его мечте о соборности. Однако только в мечте – поскольку вне Церкви всякая соборность вырождается в унылый коллективизм, где в массе людской, в толпе растворяется человеческая личность; народ превращается в безликую людскую массу. Никакого смысла нет искать свою идентичность в «крОви», в генетике – в физиологии. Примесь эфиопской крови у Пушкина никак не мешает ему по языку, культуре и, самое главное, вере быть премного более русским, чем множество наших одичавших современников. Отсюда, от поиска идентичности в физиологическом сходстве, и происходит в национализме вырождение заимствованной у христианства идеи соборности в безличностный коллективизм. Это обожествление родовой стихии и делает национализм разновидностью неоязычества.
Только в Церкви Христовой мы видим сверхъестественное сочетание несочетаемого – личности и соборности, «индивидуализма» и «коллективизма». Так, только в Церкви возможно Царю и Богу стать последним и погибнуть за народ. Только в Церкви мыслимо непрестанное общение, да ещё на «Ты», с Царём и Богом каждого гражданина Небесного Царствия! И только в Церкви, наконец, об одном кающемся грешнике возможно больше радости, чем о девяносто девяти праведниках. Это примеры крайнего «индивидуализма» церковной жизни – предельной ценности всякой личности. Также (как бы крайний «индивидуалист») царь и пророк Давид в своей гениальной поэзии общается с Богом – один на один – вокруг, словно фоном, плоской декорацией, «мятутся народы», «замышляют тщетное». (Пс. 2:1)
