— Дурное дело нехитрое, дурак везде лазейку-то найдет. Но это если прям совсем-совсем без ума быть. И колдунство то непростое. Плохое. И мощное. Я таких среди людей не знаю, могу вон батю поспрашивать, он все их грешки собирает…
Я с готовностью закивала. Но Анчутка только тряхнул головой.
— Хотя нет. Было бы такое, батя бы нас туда всем скопом гонял. Уж что-что, а он, когда люди всерьез колдуют, ой как не любит. Не людское это дело — колдовство. Так что, сестрица, хошь не хошь, а вряд ли то человек был. Если и был, конечно.
— А если не был, где царевич тогда?
— А я почем знаю?
Мы уставились друг на друга, но вроде как ни в чем таком не подозревали взаимно. И правда, он чертенок, а я Баба Яга, у каждого тут свой функционал, зачем нам царевичи?
Это все нужно было срочно перетереть с котом. Неспроста же он Баюн, может, что услышал об этом цесаревиче. Такого добра нам не нужно.
— Так, — сказала я, — выметайся отсюда. Буду париться, а потом… потом ужинать. Будешь?
— А то как же! — облизнулся Анчутка. — А что есть?
А что есть… Ну, что-то меня то, что было, не впечатлило. Мясца бы, сальца, да под водочку, да… Что? Какое сальцо, какая водочка? Я так вторым Горынычем стану! И так вон… того гляди, лавка не выдержит!
— Не знаю, — буркнула я, — домовые как-нибудь разберутся. — А потом черт дернул меня за язык: — Мужик есть.
— Какой мужик? — удивился Анчутка. Выходить из бани он явно не собирался, пригрелся тут, что ли?
— А черт его знает!
— Не-е, — протянул Анчутка, — батя бы сказал, коли б знал. Это вряд ли, матушка. А что там у тебя из мужика? Яйца Бенедикт али паштет печеночный?
У него глазки загорелись голодным огнем, а я аж икнула. Ну, паштет я себе еще представила живенько, а про остальное решила не уточнять.
— Я не спрашивала, как его зовут, — проворчала я. — Может, Бенедикт, а может, еще как-то. Но его мы ужинать все равно не будем… э-э… а то буду я как Змей.
— Это ты права, Яга, — тяжело вздохнул Анчутка. Все-таки аппетит у него при упоминании мужика прорезался. — Ягодка ты внушительная. Под тобой ступа развалится. Ну, ты тут парься, я пока травки к ужину нарву.
И он в мгновение ока пропал в окне. Я только успела подумать — какую травку он там рвать собрался, как передо мной возник банник, срам бородой прикрывая, и поклонился.
— Скидавай облаченьице, Яга-матушка, парить буду!
Секунду я думала. Но не больше. Потому что… а и сама не знаю. Ну, мне триста лет! В таком возрасте человек может только собственной дури стыдиться! А тело — а что тело, ну, старое. Нормальное явление. Обидно, но не настолько, чтобы удовольствия себя лишать.
