Необходимость освоения езды, в первые дни своего пребывания в новом мире, на древнем механическом аппарате стало для него жизненной необходимостью. И как-только он сел за руль этого древнего механического коня, то решил покинуть своё, так называемое кафе, чтобы понять сможет ли он найти новую, как он назвал про себя портал переноса в свою реальность, кротовую нору, или нет. Но вся сложность его реальности в этом мире состояла в том, что, отъехав на как ему казалось тогда на довольно большое расстояние от точки отсчёта Аскольд под влиянием какой-то неумолимой силы останавливался и засыпал. Просыпался он снова и снова в той же комнате, в которой проснулся и первый раз и всё в том же кафе, в котором он был хозяином. Это продолжалось много и много раз. Не каждый день, но порой следуя какому-то невидимому инстинкту он бросал всё и мчался навстречу новому дню. Однако новый день начинался у него по-прежнему на том же месте, на том же диване и в той же комнате. Вскоре он оставил эти попытки, оставил навсегда… Ловушка оказалась серьёзной. А потом он решил просто принять всё как есть и назвал сам себя, Молчаливым Наблюдателем. Он решил наблюдать за этим миром, изучать его и продолжать вживаться в эту роль.
И ещё Аскольду стало казаться, что он каким-то совершенно немыслимым образом связан с этим странным городком с таким же странным названием – Меняйлов – град.
Порой он думал, что возможно его страшно далёкий предок жил в этом городке, оставив возможно здесь свой след…
Или его личная внутренняя карма привела его сюда, его судьба или ещё что, чего он возможно ещё не понимал.
И новый мир продолжал удивлять его ещё больше, а больше всего люди этого мира.
Старик Сотня приходил каждый день, садился в углу и когда не было Аскольда закуривал обычно одну из своих вонючих сигарет, несмотря на то, что Аскольд запретил ему курить в кафе. Были дни, когда на него нападало всё-таки пьяное безумство и он пропивал в кафе за два дня всю свою пенсию. Но это было редко. Часто к нему заходили какие-то типы, угощали его, покупая водки, еды, подолгу сидели с ним травя очередные байки. Любимой притчей или байкой, а может и присказкой какой-то, этого давно уже сморщенного старика была только одна, которую он вставлял во всякое удобное и неудобное время. Она была небольшой, но он ею как бы подытоживал всё рассказанное им и его друзьями. Все её давно уже знали наизусть, но Сотня всё равно всякий раз её повторял как свою единственно существующую для него молитву, Хер у мужика может быть трёх видов. Духопёр, подреберник и игрун. У меня игрун. Ему я и рад.
