Что-то она сегодня вялая. Положила голову мне на колени, не хочет играть. Уж не заболела ли? Нет, лоб не горячий. Почему же у меня так тяжело на душе? Что-то мне тревожно. И хорошо, надо тревожиться. Ее так легко сглазить, я поняла это чуть ли не с самого ее рождения. Если не окутать ее постоянным волнением, как одеялом, не запеленать тревогой, с ней сразу что-нибудь случается, заболевает или попадает в какую-то историю. И еще очень полезно детей гладить, ласка тоже защищает детей, как та старушка мне сказала в скверике, я теперь не забываю. Какие у нее мягкие волосики. И опять меня захлестывает эта животная нежность, я и забыла это чувство. Давно я не гладила ее по голове, с тех пор, как она перестала быть маленькой. Потом она уже не давалась. Как хорошо, что она снова ребенок. Я не думала, что успела так по ней соскучиться. Но почему я ее так страстно ласкаю? Как будто не своего ребенка. Как будто давно ее не видела. Как будто тайком. Не нужно об этом думать. Как будто я перед ней в чем-то виновата! Нельзя… Как будто в последний раз! Ах, зачем я об этом подумала! Сейчас я все вспомню. Как же я могу гладить ее по голове, ведь она у нее разбита! Какой ужас! И она не такая теперь маленькая. Она же выросла. О, зачем я вспомнила, ведь было так хорошо! Она уходит… Как быстро! Мы не успели как следует побыть вместе. Но она удаляется, как будто в воронку засасывает. Этого уже не остановить. Подожди! Доченька! Вернись еще хотя бы на минутку! Слышишь меня? Я больше не буду! Доо-оченька! Как она на меня укоризненно посмотрела! Ах, есть за что… Мама! Не укоризненно! Мама, я здесь! Я по-прежнему здесь! Ну почему ты меня больше не видишь? Тебе мешают твой страх и твои мысли, мама, я вижу. Они заслоняют меня дымкой. Перестань думать, мама! И перестань плакать, не то у тебя не будет сил меня видеть. Мама, ну перестань же, я здесь, мне тоже одиноко. И страшно. Не только тебе. Ма-ма! Она не хочет меня больше видеть! Ей легче плакать. Ну да, для этого нужно немалое мужество. Не будь такой злой, неизвестно, кому тяжелее. Но что же мне делать? Мне так страшно. Она так плачет! Нет, не от этого. Не только. Здесь так темно! Нет, не то. Я не вижу выхода! Опять не то. Я сама боюсь нечто увидеть. Теперь верно. — Здесь кто-то есть еще, кроме нас двоих. Но этого не может быть! Вон там, в углу. Ребенок. Как она сюда попала? Она мне кого-то напоминает. Где я ее уже видела? Это ведь она на меня смотрит. Я вижу себя ее глазами — вот я стою, вся в белом. Странно, у меня никогда не было такого наряда. Но это я, безусловно. Значит, и мама может меня видеть. Надо сделать еще попытку. Подойду к ней поближе. Нет, не получается. Она слишком предается своему горю. И это горе такое материальное. Но все мысли, которые во мне возникают, явно не мои. Так и так все мысли никому не принадлежат, их можно выразить, можно присвоить, но нельзя родить, ты убедилась недавно, что они самостоятельные сущности, появившиеся, возможно, раньше нас, но уж наверняка раньше людей. Я хотела сказать, что не я сама до них дохожу, а кто-то сознательно мне их передает. Я могу объять много мыслей сейчас. Здесь я безмерна. Настолько, насколько решусь себе позволить. Хотелось бы знать, были ли такие, которые позволили себе увидеть все? И не только увидеть. Если да, представляю, через какие узкие отверстия им пришлось пройти, чтобы настолько расшириться. Это неправильное определение, не подходит к земной логике. Зато уживается в местной. Или пусть — насколько невесомыми, легкомысленными им надо было стать, чтобы проникнуть сквозь незаметные трещины тех твердокаменных скал, которые они для себя выбирали. Или — какие же несокрушимые, цельные преграды перед ними вставали, что им, решившим не сворачивать с пути, приходилось стать до такой степени прозрачными, чтобы пропустить их через себя и не разбиться. Прозрачней чистого стекла бывает только горный воздух. Я не забралась так высоко, иначе я бы уже не видела их. Что-то меня здесь держит. Мама? Этот сероватый поток, который из нее выходит, эта эманация, выделяемая ею. Она разрастается, принимая форму, образуя щупальцевидные отростки, которые, ощупывая все в пределах досягаемости, могут собирать информацию, недоступную другим органам человеческого восприятия. Они проникают дальше интуиции — самого дальновидного человеческого прибора. Пока эти эманации продолжают высвобождаться из тела, они в состоянии поддерживать обратную связь. Направь она этот поток на меня, ей было бы очень просто меня увидеть. Но она пустила его на свои переживания. То есть переживания, кажется, сами вытягивают его на себя и поглощают. Получается, что мы служим пищей для переживаний, а не наоборот, как люди думают. Они как будто такие черные бездонные пятна, то есть сгустки. Я помню, что сгустки не могли быть бесконечными. Тем не менее сейчас это так. Все так просто. Их ровно столько, сколько человек может из себя выдавить в данный момент. И если они не попадают в добычу к переживаниям тут же, то на какое-то время остаются связанными со своим индуктором. Если он вдруг догадается, что ими можно пользоваться — они прирастут к нему и станут постоянной проводящей сетью. Если же нет, они отпадают, превращаясь в готы, ждущие благоприятных условий. Но что-то мешает мне спокойно продвигаться по этой извилистой тропинке, проложенной лазутчиками-мыслями. Форма, в которую я сейчас уложилась, тоже была дана мне в готовом виде, но мое состояние полностью в нее укладывается. Она является одним из немногих известных сосудов, в которых можно содержать подобные состояния. Но что же меня на этот раз отвлекает? Опять какое-то беспокойное свербление. Что-то меня тащит обратно. Покориться? Ну ладно, вряд ли там есть какая-то опасность. А, это меня тянули мысли о девочке. Но что это за ребенок? Как она сюда забрела? На такие сборища чужих детей не водят и не оставляют их без присмотра. Она кого-то мне напоминает. Может, это дочка одного из моих друзей, но я ее еще ни разу не видела? Но кого же? Больше всего она напоминает мне меня. А вдруг она могла бы быть моей дочкой? О, Боже! А ну-ка: двадцать четыре минус пять… Нет, не получается. Даже минус четыре не получается, рановато. Господи, да это же я! Она вышла из маминого сна! Или я вышла из нее, а сон продолжается. Все, что от меня требуется, — это стать снова ею. Где же мама? Больше всего мне хочется уткнуться ей в колени и забыть обо всем. Мама всегда находит выход из любого положения.
