Язык – это результат взаимодействия происходящего и мышления. Возможно, что язык присутствует как результат взаимодействия мышления с происходящим, то есть при взаимодействии мышления с самим собой, с другим, с чем-то глобально-присутствующим. И если нет такого происходящего, нет процесса, нет движения, нет развития, нет производства присутствия, производства материальной среды, освоения и воспроизводства, научного, политического и другого освоения реальности, то зачем понятия и зачем язык? То есть если присутствует какое-то тотальное завершение, какое-то сворачивание, какая-то катастрофа, какая-то гибель, гибель мышления, тогда зачем «инструмент реализации» мышления? Возможно, что никакие выдумки не помогают в таком смысле, то есть сначала процесс, а потом язык, ну или одновременно.
Почему некоторые языки становятся мировыми, а другие нет? Как язык связан с войной, торговлей и освоением пространства, с какой-то субъектией, с каким-то служением чему-то, с какой-то целью?
Странный «привкус» языка, акт присутствия и мышление за языком. Когда идет разговор на родном языке, в какой-то момент исчезает «привкус языкового присутствия». Языковая среда становится чем-то незаметным при таком включении присутствия, то есть рассматривая язык как способ выражения мыслей, при этом переставая замечать его, возникает иллюзия того, что за языком ничего нет, но само присутствие тут и сейчас – это, возможно, не только язык. И возможно, что какой-то «акт присутствия» не равен языку. Возможны ли допущения, что язык – это способ выражения мышления, то есть само мышление существует как-то, но не как явленный язык? Но и само мышление тоже, возможно, не равно «акту присутствия». «Такой акт», возможно, «больше» всего этого – и выявляемого, и не выявляемого; и он включает в себя разное, в том числе и какое-то скрытое мышление, которое затем выражается в каком-то конкретном языке.
«Странность», которую замечает «включенность», выявляется при произнесении любых «слов» другого языка, которые могут ничего не значить для данного мышления, когда звучат в сознании неродные слова, сложенные в какие-то предложения, и они не становятся адекватными мышлению. Но для «определения такого» в языке присутствует какая-то «языковая форма определения любой абракадабры», любого птичьего языка и даже не языка, то есть различных образов-ощущений-включений-присутствий. И механизм «определения любой абракадабры» в «нечто» – это не сам язык, а другой, какой-то иной механизм. Но какой?
