Мне нравилось воображать, что я избегаю симпатичную часть кладбища, чтобы не мешать обреченному на провал научному прогрессу, но еще я знала, что книги наверняка наворовали в старой библиотеке и лежат они там, чтобы местные бездомные люди могли греться осенними и зимними вечерами. Но раз уж я оказалась здесь, то почему бы не проведать тот склеп и другие, которые мне нравились лепниной, мрачными надписями, тем, что двери и окна некоторых были похожи на лица, замершие от испуга или удивления – очень уместно для склепов. Книжный был закрыт на висячий замок, я обошла его по кругу, попыталась разглядеть что-то через доски, которыми были забиты окна, думала посветить фонариком телефона, но не решилась – пусть шансы получить скример были невелики, я была не в настроении проверять свою удачливость. Я прогулялась к другим, была отчего-то уверена, что они изменились, но нет, все такие же. Дошла до действующей части кладбища, по дуге, чтобы случайно не встретиться со священником, обошла церковь, прошла по мосту и оказалась в городе.
Было сравнительно рано, поэтому вариантов было немного: прогуляться к отцу или прогуляться по магазинам в торговом центре. Денег у меня осталось совсем немного, поэтому отец победил, и я почувствовала, как от одной мысли кривится лицо. И все-таки это было лучше, чем оставаться в лечебнице и слушать, слушать, слушать Квин, и из развлечений иметь только возможность наблюдать, как клуб самоубийц демонстративно, но все равно отчаянно пытается украсть из бытовки крысиный яд, или ножи с кухни, или веревку, или еще что-то, что потенциально могло бы помочь избавиться от жизни – не самое интересное занятие. Я шла к дому отца уверенно, быстро – чтобы у желающих пристать ко мне энтузиазма стало немного меньше, чтобы наблюдающие, если таковые найдутся, не теряли возможность верить, что не содержусь в лечебнице, а работаю там – отец вот смог.
Когда он подкидывал мне денег, он притворно сердился на систему, которая платит так мало, что даже на чулки и оплату телефона не хватает. Когда он разглядывал мою выходную одежду, он лез с советами, как мне начать одеваться, чтобы привлечь ухажеров. Разные мелочи, всякие мелочи – я делала вид, что не помню, как умоляла его не отдавать меня в лечебницу, не прогонять из дома, он – кажется, даже не делал вид, а в самом деле забыл. Я не любила с ним встречаться, но приходилось.
Все прошло довольно быстро, не считая одного эксцесса, но я была измучена, вымотана, обессилена. Я думала, интересно, что случится, если он умрет. Я унаследую дом, ведь так? А если я унаследую дом и любой ценой достигну новой договоренности с санитарами – или с самой главврачом, если это вообще возможно – эта новая договоренность, плюс немного денег – в мечтах у меня выходило вырваться отсюда, и это было прекрасно. Страшно, очень страшно, но восхитительно. Я отгоняла эти мысли, думала о коротком разговоре, который состоялся с соседкой отца в прошлый или позапрошлый раз и состоял в том, что она похвалила меня за выбор пути и отца – что он меня сумел прямо с детства устроить в школу при лечебнице. Я думала, интересно, все ли, кто работает в лечебнице – на самом деле пациентки и пациенты? И еще интересно – среди дипломов и сертификатов в рамочках, которыми увешаны стены в кабинете главврача, сколько настоящих, а сколько – поддельных? Может ли быть так, что все они – неправда?
