, наверняка продолжает тайком жрать чизбургеры и совершенно не худеет.
Я отвечала на вопросы, задавала свои, соглашалась, спорила, меняла мнение и наконец вырвалась наружу, в ночь, которая после ярко освещенной лечебницы была непроглядно темной, казалось, даже река будет спотыкаться о камни. Увязнет ли озеро в собственном иле? Я направилась к нему. Признаюсь, эти ночные прогулки не шли мне на пользу, это было ясно и без врачей, и без призраков. Нервотрепка не шла мне на пользу. Вечный холод – тем более. Стоило бы отдохнуть, отдышаться, остановиться, но передышка значила время для размышлений, а сейчас, когда в лечебнице наблюдалась Инга, размышлять мне хотелось даже меньше прежнего. Да и к чему это? Я давно уже могла сознаться, признать свою вину, покаяться, но все эти вещи предполагали одно – стремление к прощению. А у кого мне его просить? У мертвых? У главы деревни, которая никогда больше не назовет меня истинным именем? У Инги?
Иногда я думала, прощение могут просить не для того, чтобы получить его, а чтобы стало легче, чтобы освободиться от части вины. Или чтобы не почувствовать себя лучше, а потому что так будет справедливо. Ничего не ждать, не ожидать, и все-таки признать вину. Я была не из тех, кто справится с такой задачей. Это – или что-то другое, никак не уловить – меня разозлило. Я почувствовала, как поднимается волна, схожая с волнами в мультфильмах, которые оканчивались тем, что из ушей валил пар, раздавался свист, и голова персонажа становилась вскипевшим чайником. Нужно было разбираться со злостью, в ней всегда прятались другие эмоции, но сегодня мне было не до того. Лес чернел, всхлипывал, страдальчески скрипел, и я чувствовала, что он-то меня понимает. Не призраки с прямым доступом к моей голове, не терапевты, включая того, чье тело я рассчитывала скоро найти, не я сама даже, а старые деревья.
Скоро наступило озеро. Я все еще злилась, была несчастна, была вся в себе и совершенно не ожидала увидеть то, что увидела.
На берегу, у воды лежало тело, а перед ним, частично в воде находился крупный мужчина, который методично отрывал куски от тела и пихал их в рот. Я бы закричала, наверняка закричала, если бы меня не схватил [Наполеон] и не потащил подальше от озера. Рядом с ним была молодая женщина с горящими глазами. Она показала мне жестами, что нужно быть тихой, и я кивнула. Кто же захочет быть громкой в компании маньяка?
Мари предлагала планировать на месте, то есть в ее склепе, но мне это показалось небезопасным, вдруг в самый ответственный момент к ней заявится подозреваемый. Подвал/морг не устраивал ее, потому что там было тело. Тело было, конечно же, мертвое, ничем не могло ей навредить, но она твердо сказала нет, а что же сделаешь с этим? Отель не подходил мне, она не хотела показываться в пабе, чтобы не привлечь внимания, мы перебирали и перебирали, и в итоге остановились на моей комнате. Возможно, нужно было подумать о ней в первую очередь, но это было одно из на самом деле нерушимых правил в институции – никаких гостей в комнатах, и, пусть я и знал, что проблем не возникнет – к чему нужна дружба с санитарами, если не к взаимной выгоде – я все равно пригласил Мари к себе с неохотой.
