Папа отпустил маму и оттолкнул меня. Я не удержался на ногах, упал перед Данилкой. Он смотрел на нас и пыхтел сквозь зубы. Тот весенний вечер повторился, но не совсем. Потом схватил футболку и штаны и вышел из дома, не забыв громко хлопнуть дверью. Мы все пару секунд не шевелились, потом Даня захныкал, и мама встала, начала успокаивать его. Легла с ним. Я ещё час не мог уснуть – боялся, что папа придёт мстить. Вспомнился фильм «Сияние», когда отец вырубал топором дверь. Боялся, что такое может случиться с нами. Когда проснулся, мамы и брата не было в постели. Выбежал из спальни, а папа снова сидит перед телевизором. Остальные собирались в город. Мне стало очень легко, и пошёл одеваться.
Когда начал надевать кеды, папа крикнул с дивана, чтобы мама купила пива, хотя у него и так было две упаковки. Мама. Сказала это же самое. Я как раз закончил завязывать шнурки, поднимаюсь и возле стола в стену влетела банка. Из неё ещё выплеснулось пиво. Папа крикнул, чтобы купила, иначе… а что «иначе» уже не помню. Приезжаем обратно в деревню, я тащу упаковку пива. Заходим в дом, а там папа… Ужасное зрелище! Он свисал со спинки дивана, и его горло было перерезано от уха до уха, а изо рта торчала банка пива…
Рома выпил остатки воды. Андрей снова набрал её. Сначала выпил сам – горло пересохло, – потом снова черпнул и поставил перед парнем. Слухи по деревне проходят быстро, поэтому весть об убийстве Сергея знали все через два дня. Но про такую подробность, как банка во рту, не знал никто.
Парень продолжил:
– Врачи установили как самоубийство. На кухонном ноже нашли только наши следы, но алиби у нас было железобетонное. Всех смущала только банка, но как я понимаю, полиция исключило эту деталь из дела. Той же ночью я проснулся от того, что начал задыхаться. Очнулся и чувствую, что на груди кто-то сидит. Чувствовал его дыхание: аромат свежего хлеба смешанный с чем-то протухшим. И что самое страшное: я не мог пошевелиться. Совсем. В горле пересохло, не мог выдавить и стона. Он посидел на мне где-то с минуту, наверное, но она казалось такой долгой. Потом на моём горле сомкнулись ручки: одна обычная, человеческая, другая лохматая, с острыми когтями. Они сжимали горло, я стал задыхаться. Потом послышалось, как мама встаёт, и он сбежал. Меня тут же отпустило. Сел, начал растирать шею и судорожно дышать, и на вопрос мамы, нормально ли всё со мной, ответил, что горло начинает болеть.
Где-то в середине августа поехала крышей мама: продала весь скот, а это двадцать кур, три кровы и две свиньи, и заготовленное сено за это лето. Выручила приличную сумму денег, которую тратила не на еду или мебель домой, даже не на переезд в город, а на всякие шубы, кофточки, сапожки, ожерелья, серёжки, в общем, всё, чтобы соблазнять мужиков. Покупала самогон у соседей, выпивала с ними и занималась… ну, вы поняли. Каждые два дня она приводила нового хахаля; мне с братом приходилось ночевать в тепляке, а ночью после жарких дней там очень душно. Уборку она забросила. Пыли и грязи становилось всё больше. Звуки и странности вернулись, но я особо на них внимания не обращал – мы с братом практически всё время проводили в тепляке.
