головокружительных лет.
И так оно всё происходило вовсе не от того, что луна была чрезмерно горда. С высоты своего высОко ей было видно, сколь усердны живущие, в попытках основательного обустройства временного своего земного жилья. Луне желалось заглянуть в замочную скважину зрачка каждого, и рассмотреть хорошенько, а, втянув неповторимый аромат души, коснуться, да одарить чем-нибудь эдаким, – раскинуть ковры лунных дорог в страну озарений, осыпать с головы до пят жемчугами строк, а то и сманить мечтаниями ненадолго к себе… Да где там. Заняты.
Занятно… Чем таким обручён37 человек, коли не нашёл минуты, взглянуть в глаза той, что, в непрестанной заботе о нём, внимает каждому шагу, жесту, вздоху, – всей жизни, от первого восторженного крика до понимания того, что, собственно, оно такое, это самое «я» …
– Ты помнишь, на что оканчивается латинский алфавит?
– Ну.
– А у нас!?
– И что?
– Как считаешь, из-за чего это? Наш-то указует, прямо в лоб! Наотмашь бьёт, мол – не спи, задумайся, кто ты есть на этой земле… А те? Так только, заполняют пустоту неизвестной величиной.
– Ох, и недобрый ты мужик, как я погляжу. Где же это видано, чтобы целые народы, огулом, да за зря… Место они берегут! Чтобы не растеклись те, которые послабже да пожиже.
– Это ж ты про кого так, про меня, что ли?..
Спорщики насупились и замолчали, а ветер всё дул и дул, принимая опушку кристаллов льда вокруг луны за одуванчик, вот-вот готовый взлететь. Обознался он, видать, и больше ничего.
До первой юшки
Листья с ветвей бегают взапуски, чтобы прознать, которые проворнее, – они иль синицы? Кто скорее к земле прильнёт, тому и удача. Для листвы – место потеплее, не в самом низу или поверх, а для птиц – не сокрытое ещё насовсем, съестное. Осень хороша шорохом под ногами, отсутствием мошкары и тем, что снимает шоры листвы, и, когда идёшь прогуляться в лес, ощущаешь себя не запертым, но свободным, вольным ступать на цветастые яркие дорожки, что незаметно уводят далеко от дома, и от того не сразу удаётся отыскать дорогу назад. Ты идёшь… идёшь, думая о том, о сём, о своём… Вдыхаешь особенный коричный аромат осеннего леса и грибной дух пней, выпростанных едва ли не наполовину из мягких фланелевых пелён мха.
Каждую осень отчего-то вспоминается, как мальчишкой я сидел в темноте у незадёрнутого занавесками кухонного окна, и ждал мать с работы, пытаясь угадать её силуэт, качающийся на волнах сумерек. Вдыхая запах оконного стекла, макал чеснок в солонку и ел его прямо так, безо всего. К вечеру постоянно не было хлеба, а денег, чтобы купить, почему-то не было. Бледная усталая мать раз в два дня приносила с завода поллитровку молока, и я выпивал его залпом из коричневой глиняной кружки, даже если оно было уже с едва заметной кислинкой, такое случалось довольно часто не только летом. Мне было жутко вкусно, и по-малолетству невдомёк, что молоко лучше бы выпить матери самой. Вредное производство, на котором она работала, не раздавало молоко просто так, кому попало, а, спустя время, и вовсе, – женский труд в парах плавиковой кислоты сделался недостаточным поводом для бесплатного стакана молока в день.
