Мама и бабушка обменивали красивую одежду и вещи на продукты. Санитарка из маминого госпиталя брала вещи, на все имелась своя такса, средняя мера – кружка зерна пшеницы или половина буханки хлеба. На буржуйке в железной кружке варили кашу. Большим подспорьем стала столовая при заводе, к которой были прикреплены, и где на талоны давали суп. Он был двух видов: один – из капустных листьев, другой – из жиденько разведенных дрожжей. Больше ничего не таилось в тарелках, но и эта еда была прекрасной. В праздничные дни в столовой выстраивалась большая очередь: каждому выдавали стакан «лимонада» – напитка на сахарине, подкрашенного из изыска в ярко-розовый цвет.
Приближался Новый год. К нам в гости приходила поболтать пожилая дама. В красивой шубе, пахнущей духами. В прошлом – известная театральная артистка, потом – педагог-репетитор. К Новому году она раздобыла где-то елку и вместе с ней принесла елочные украшения. Однако блестящие шары не принесли радости – на столе совсем ничего не было, а взрослые принялись мечтать о еде. Рассказывали о том, что в одной счастливой семье обнаружилась старая кушетка с матрасом из морских водорослей, которые могут стать прекрасным питательным салатом. Затем предались воспоминаниям о том, что, бывало ели на Новый год, назывался даже гусь с яблоками. Я не знал, каков он на вкус, и это казалось мне особенно обидным.
Жить становилось все труднее. Хлеб тщательно делили, и каждый съедал свои крохотные кусочки в два приема – утром и во вторую половину дня. Это правило никогда не нарушалось. Меня отправляли гулять вдоль канала до Невского или в другую сторону, мимо храма На Крови. Его я очень боялся, так как он был совершенно черным. Говорили, что туда складывают трупы. Как-то во время прогулки на пути встретилась редкая легковая машина «Эмка». Хорошо помню возникшую мысль: можно броситься под машину. Одновременно я четко понимал, что не хочу смерти, и тут возникло радостное соображение: не съедена вечерняя порция хлеба!
После Нового года мы переселились из читального зала. Бабушке выделили комнату в заводском общежитии. Обстановку составляли две кровати, буржуйка, посередине стоял большой бутафорский пень, такой крепкий, что на нем кололи поленья, и он же служил столом. С пропитанием день ото дня становилось хуже. И тогда пришло спасение, чудо, которое случается, когда уже не на что надеяться. Мама обладала хорошим голосом и подрабатывала в шефских концертных бригадах, выступавших в госпиталях. И ей неожиданно предложили поездку за линию блокады к войскам, размещавшимся по деревням. Ехать нужно было по ладожской «дороге жизни» в открытом грузовике. Несмотря на жестокий февральский мороз, угрозы из-за обстрелов угодить в полынью, она никаких колебаний не испытывала – возникла возможность в деревне произвести обмен. Оставалось выбрать наиболее ценное из сохранившихся вещей. Таким оказался костюм моего папы, который должен был спасти наши жизни. Мама положила его на дно своего фибрового чемодана, в котором везла концертный наряд и коробку с гримом. Перед отъездом актеров собрал упитанный политрук и строго предупредил,чтобы не производили никаких обменов и чтобы никто не рассказывал о голоде в Ленинграде. И все же в деревне, дождавшись безлунной ночи, мама пробралась в намеченную днем избу. Обмен состоялся. Она получила мешок картошки и кулечек гречневой крупы. Продукты мама запихала в чемодан, но в решительный момент ручка его не выдержала тяжести и оборвалась. Ей предстояло нести свое сокровище, делая вид, что чемодан пуст. Когда эти мытарства остались позади, нам ее возвращение запомнилось, как один из наиболее радостных дней жизни. Картошку экономили, из кожуры делали оладьи.
