– Мясо жёсткое? Да не доварил малость. Поэтому в холодильнике. Так со временем станет мягче.
– Да не мясо! А мясо этого ублюдочного ублюдка!
– И на Птерыча бывает прорух значит.
– Да сплошь и рядом! Я как вспомню этого, как ты говоришь, гребаного Искандера, просто зубы готов стереть в порошок от злости. Так и скрутил бы его в бараний рог!
– А что не скрутишь-то? (не подумав. Запнулся).
Вспомнил историю из уст в уста от чиполлинки, как бос шутя-любя поломал кости родному сыну, пусть он и редкостный говнюк. И прикусил язык.
Да и мне чуть лицо не разбил, когда истерил при первых контактах. Но я не могу себя там контролировать. Да и побитым быть не хочется что-то. Это я только с виду Арсушка, а так вообще не по части драк. И в такой квест с конъюгатом лезть – вообще неблагодарно.
– Правильно. Я слишком горячий! Не могу сдержаться. Хотя на мне стоит запрет на преступления с тех пор, как женился.
– Почему?
– Почему-почему – окончание на У. Понятно же. Не хочу поэтому.
– А раньше хотел?
– Раньше мне было всё равно. Я был слишком равнодушным. Да и сейчас такой.
Он упёрся подбородком в грудь, как будто изучая свой живот на предмет складок и лишнего жира.
– Я однажды был Там. Ну, у этого гребаного Искандера! И так мне стало противно, что мочи моей нет. Ноги моей там не будет!
– Что же такого увидел? Он тебя уделал?
– Какой там. Он даже не знал об этом. Я же говорил, что Корсун – не конъюгат. Правда, он довольно прокачан, чтобы противостоять нашим техникам. Но очень. Как бы сказать. Безалаберный. Хоть трава не расти. Один день: к нему и мышь не проскочит. Не дознаешься. Другой… В такой я и попал. Ему море по колено просто! Бесит!
Хрисанф в сердцах бросил пустую от говядины миску на пол, потом, извинившись, поднял, и наскоро, весьма технично перемыл всю использованную посуду, и одолжил у друга лёгкие домашние штаны, чтобы не сидеть там уж в совсем расхлябанном виде, да ещё босиком.
Вообще-то, Арс уже был немного в курсе, что босс порой "отключается" и пускает себя на самотёк. Как он и сам рассказывал, отлеживается где-то в грязном тёмном проулке, купается зимой, нажирается, уходит куда глаза глядят и так далее. Это уже не тот ухоженный идеальный ходячий шедевр, каким его видит мой лучок.
– Это не объяснишь в двух словах, как это было гадко, неприятно и ужасно. Но я могу показать. У меня есть копия. То есть воспоминание. Это нельзя забыть, как бы я ни старался.
Арсен вовсе не горел желанием созерцать что-нибудь в таком ключе, но Кирсанов уже втаскивал его в свою бездонную память.
