Ночью – без сна. От бесконечной нервотрёпки остывал внутренний огонь, накатывала тоска. Только осунувшаяся, похудевшая до месяца луна заглядывает в окно, утешая.
И снова он пришёл ночью. Во сне она вытачивала кусочки стекла. Тёплые и мягкие руки с длинными пальцами легли на плечи. Станок вдруг исчез, мастерская исчезла. Перед окном, в которое прожектором светила вновь раздобревшая луна, стоял мольберт. Кисти, темпера ждали прикосновения художницы.
– Всё верно, я хочу, чтобы ты всегда был со мной! – произнесла Марго себе под нос. Рука погладила по волосам, словно маленькую девочку. – Ты покажешь, как выглядишь?
– Ты знаешь всё сама. Я – только в твоей голове!
Перед глазами возникло лицо – иное, чем у ангела на витраже, более хищное. Так выглядел бы Люцифер после того, как любимый создатель низвергнул его в ад – всё ещё прекрасный и несущий свет, но ужесточившийся и обретший в этом силу.
Кисть в руке заскользила по холсту. Мягкая матовость темперы была совершенно отличной от сверкания стекла, налитого солнцем. Да, именно так и нужно!
Фоном служила абсолютно непроглядная тьма, что таила в себе отблески синего, лилового, красного и даже пурпурного. Но другие цвета делали её только чернее. Посреди непроглядной космической пустоты белело лицо. Худое, угловатое, с жёстко очерченными скулами, в первый миг даже немного отталкивающее, но со следующей секунды притягивающее взгляд. На лице большие глаза с тяжёлыми веками, как у икон. Вот только взгляд этих глаз не постно-безразличный, как у христианских святых, но пугающе горячий. Основной цвет – коричневый с прозеленью, а вокруг зрачка словно расцветал чудесный тёмно-жёлтый цветок. Жёстко очерченные яркие губы изогнуты в улыбке. Волосы, обрамляющие лицо, больше не лежали мягкой каштановой волной, а свернулись жёсткими, почти тёмными пружинками, почти незаметными на фоне чёрного фона.
– Так вот ты какой! – восхитилась Марго и тронула мягкую, бархатистую от темперы щёку.
– Ты ведь нарисуешь меня?
– Конечно, иначе и быть не может!..
В тот день станок одобрительно шумел, стёклышко за стеклом ложились на огромную картонку, на которую был перерисован эскиз. Лик ангела день за днём начал приобретать очертания. Теперь, когда в голове чернел второй образ, работа сдвинулась. Без Дьявола не могло быть Ангела, а без Ангела не появился бы Дьявол. В отличие от нежной темперы, стыки стекла на витраже дарили лику угловатость и строгость – любимый сын Бога, умный и послушный.
