– Неужели ты так ничего и не поняла? – Лев Ильич смотрел на неё, такой знакомый и понятный, ещё пять минут назад она готова была поклясться, что знает совершенно всё про этого доброго старика.
«Забавный старик», «такой зануда», «кажется, он в меня влюблён», «бедняжка, он смотрит на меня такими глазами», – в её голове вперемежку проносились всё, что она писала о нём Владимиру.
«Он такой внимательный», «мне кажется, мы сто лет знакомы», «он совсем не похож на этих скучных мальчишек», «он как будто читает мои мысли», – в её голове как вспышки мелькали все слова, что она говорила Льву Ильичу про Владимира.
Он молчал и смотрел на неё. Её глаза наполнялись слезами. Слёзы размывали лицо человека напротив, размывали морщины, размывали сморщенную старческую шею, размывали жидкие волосы и густые лохматые брови. И сквозь пелену слёз проступали только горящие угли его больших глаз, только угли глаз…
Письмо Льва Ильича.
Она так стремительно выбежала из его кабинета, что он даже не успел ничего ей объяснить. Он встал, поставил стул на место, подошёл к окну, потом к двери, потом снова к окну. Потом подошёл к компьютеру. На экране было недописанное письмо её Владимиру, которое она не успела отправить. Он хотел выключить компьютер, но не решался. Это письмо уже не имело никакого значения, но он всё равно не решался его удалять.
Он хотел написать ей также, как писал последние полгода: открыто, от всего сердца, ничего не боясь и ничего не стесняясь, но вдруг понял, что это уже невозможно. Он разбил это юное сердце, которое так искренне его полюбило. И разбил своё, старческое, измученное, истерзанное за полгода этой невозможной, безответной любовью.
«Любимая моя девочка», – он написал на листе бумаги и замер. Так называл её Владимир, у него, Льва Ильича, не было никакого права её так называть.
«Таня».
«Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня понять и простить. Сможешь понять старика, который давно завершил свою жизнь и уже не ждал в ней ничего. Понять, что ты появилась как чудо, как ангел. Я всегда знал, что мои чувства не будут взаимны. Да что там. Я всегда знал, что мои чувства смешны, и, если ты узнаешь о них, то как всегда рассмеёшься своим звонким смехом. Или нет. Не рассмеёшься, а отнесёшься ко мне с сочувствием и участием, как ты умеешь. Но твоей жалости я хотел ещё меньше, чем того, что ты надо мной посмеёшься.
Я дал себе слово, что ты никогда не узнаешь о моей любви. Я был благодарен судьбе за возможность быть рядом с тобой, слушать тебя, говорить с тобой, быть причастным к твоей жизни, такой полной и яркой, такой насыщенной и настоящей. Жизни, в которой будет ещё столько влюблённостей и мужчин.
