Я лёг на спину. Глаза стали слипаться. Ноги и руки постепенно заполнило приятное, но немного утомляющее тепло. Только горлом я чувствовал какой-то холодок, когда делал глубокий вдох. Как будто только что пожевал мятную жвачку.
Ветер спотыкался об трубы и напевал красивое трезвучие. Поднимал снежную пыль над белыми барханами и шелестел ею. Я снял перчатки, подложил их под голову и сложил твердеющие ладони дуделкой. И прогудел ответ ветру.
Ветер разыгрался сильнее, стал порывистым, добавил высокую трель на одной из труб по-тоньше. Я снова подыграл, а затем изобразил старого ворона: «кро-о-кро-о». Ветер немного успокоился и прогудел низкий ответ на более широкой трубе.
Облака надо мной понеслись с бешеной скоростью. Кажется, опустись они ниже, – то порезались бы о верхушки берёзок. А ветер всё пел и пел. Протяжно. Задумчиво. Глубоко.
Отцу бы это понравилось…
Я закрыл глаза.
…Душа его холодна. Забирает живых на пир, но пира всё нет и нет. Только ветер гуляет по полям. Это воет стая гончих, это шелестит тряпьё, это странники поют свою грустную песню…
