В третий раз это произошло в Опере Монте-Карло. Пустой зал, сцена так и манили, что бы их изведали тихие шаги Эмес. Налюбовавшись живописным сводом оперы, ее золотым убранством, магией, которая напряженно зависла в воздухе от предыдущих выступлений, я погасил огни в зале, и оставил освещенной только сцену. В углу сцены стоял одинокий старый рояль, а посреди сцены остались реквизит от предыдущих выступлений. Это была софа, рядом с ней расположился высокий торшер и маленький деревянный кофейный столик.
Эмес присела на софу и глядела в темный пустой зал, от которого веяло холодом, а я смотрел на неё, упершись об старый рояль. Мне хотелось показать ей нечто невероятное. И я показал ей иллюзию. Заполнил сцену миражами, призраками прошлого лучших оркестров, среди которых сидела она. Полупрозрачные миражи заиграли. Оглушительным потоком зал и сцена наполнились музыкой.
Первой заиграла «Фантастическая симфония» Берлиоза. Обширное медленное вступление «до минора», печально-меланхолического характера, исполняемое скрипкой. Мелодия то жалобно нисходила в секундах, то переходила в мажор, то снова возвращалась к меланхолии. Следом за музыкой Берлиоза заиграл «Сонет Петрарки» – фортепианная лирика Листа. Музыка поразила своей нежностью и вместе с тем могучей страстью. В ней выражались услада и терзания, порыв и мольба.
Музыка переменилась выразительной певучестью хорального характера «ми мажор». Так начинается увертюра к опере «Тангейзеру» Вагнера. Фанфарно-торжественная музыка заполнила пространство.
Тут я вспомнил, что Эмес нравилось творчество Рэя Чарльза Робинсона. Оркестр исчез. На сцене появился мираж прославленного исполнителя соул и ритм-энд-блюз. Нежная игривая музыка осторожно разлилась по опере. Зазвучал баритон, голос полный отчаяния и радости.
Эмес прилегла на софу, запрокинула голову и закрыла глаза. Можно было заметить, как ее тело делает еле заметные движения под ритмичную музыку. Она получала подлинное наслаждение. Мастер звуков завладел слухом Эмес. Его потрясающее разнообразие воспроизводимых звуков: вскрики, стоны, ворчание, шепот, фальцет – восторгали ее.
Я хотел, чтобы это наслаждение навсегда замерло на ее лице. И я снова все остановил. Опера онемела. Музыка прекратила свое существование.
Губы Эмес, слегка напряженные в скромной улыбке, выражали блаженство. Склонившись над её телом, которое еще отдавало жизненным теплом, надышался ее ароматом. Несмотря на приближающуюся смерть, она все также благоухала.
