Мы стояли, опираясь на железные трубы-оградки вокруг клумбы, потому что скамеек там не было, и обсуждали стендап, людей и Эристику и мафию.
– Тебе бы пошло заниматься стендапом, – ехидно произнес Хэнк.
– Нет… что ты… – усмехнулась я, – то, что я начала понимать странные шутки, еще не значит, что смогу сама их доносить публике. Это очень сложно…
– Поэтому мне и нравится, – перебил Хэнк. – Есть что-то в занятии сложными делами.
– Как в Эристике? – Я опять улыбнулась. – Публичные выступления – сложная штука, но каждый раз, бросая себе вызов, получаешь какой-то кайф.
– Да…
Мы смотрели на чистое июльское небо. Мимо пробежала черная кошка. Холодало.
– Так классно, что ты меня понимаешь. – Он посмотрел на меня и улыбнулся.
Было что-то в этом его взгляде. Что-то к чему я была не готова. Хэнк как будто смотрел в самую душу, так смотрел, что сложно было оторвать взор, невозможно сопротивляться. Вот так мы глядели друг на друга в ночной тишине несколько минут, а казалось, что прошла вечность. Мурашки побежали по коже, но я упорно гнала мысли о том, что это что-то значит, прочь. В мой зажатый рамками общества мозг закралось чувство вины перед Бессом. Казалось, что все, что я делаю – неправильно, хоть и приносит мне такое душевное успокоение.
– Ты замерзла? – спросил Хэнк, косясь на мои покрытые мурашками голые руки. – Вот, держи…
Не обращая внимания на мою реакцию, он снял ветровку и накинул на меня.
– Так мило смотришься в моей куртке.
Чувства ли или просто хорошее воспитание побудили его сделать это, меня не волновало. Волновала только усиливающаяся вина перед Бессом. Уже тогда я понимала сердцем, что испытываю к Хэнку что-то, но игнорировала чувства что было сил. А Хэнк как будто видел насквозь мое состояние, и ему нравилось меня смущать.
– Вообще, ты – странный человек. – Он усмехнулся и опять пронзил взглядом. – Настолько странный, что даже интересный. Есть в тебе что-то доброе, детское. Рядом с тобой мне тоже хочется чувствовать себя ребенком.
– Я могу то же самое сказать про тебя. – Выдержала паузу. – Вроде взрослый человек, но иногда кажется, что ты моего возраста.
Это детское и счастливое меня смущало. Время, проведенное вдали от подобных Хэнку людей, сделало из меня надуманную взрослую женщину. Я построила образ и не хотела его рушить, хотя, сердце говорило: «Самое время все ломать».
– Знаешь, – прошептал Хэнк, – я тебя люблю…
Казалось, что он хотел что-то добавить или донести нечто иное теми словами, которые мы привыкли воспринимать так дословно. Но тут моя закомплексованная взрослая натура взяла верх. Чувство вины перед Бессом, да и перед Хэнком, не давало расслабиться. Слишком прямолинейной и стереотипной мне на тот момент показалось, что это очень плохо – играть чувствами других. Хэнк и Бесс – оба были в меня влюблены. Но каждый по-разному. Тогда я этого не понимала. Поэтому ответ взрослой меня был очевиден.
