Тут уже стали прокрадываться сомнения. Когда я удалил Эрла из совета, он даже бровью не провёл и сказал, что таково моё право. Я понимал, что он причастен к этому событию. Да, он лишился трона, но его сын…
Он становился единственным наследником. Только тогда я понял, каким был дураком, если до сих пор не понимал, что брат меня так и не простил за то унижение, что я ему причинил.
Тогда я думал, что фортуна меня бросила, ведь самое страшное наказание человека – это смерть его детей. Мои дети расплатились за моё тщеславие.
Я корил себя за это и готов был бросить трон, покончить со совей жизнью и дать место Флинну, раз так желает этого Эрл. Я был в отчаянии.
На этих словах Дуайт замолчал и сглотнул, будто пытался подавить подступившие слёзы. Спустя мгновение, глубоко вздохнув, старик собрался с духом и продолжил:
– Но я не знал тогда, что скоро я найду своё спасение в виде той образованной вдовы из трактира…
Глава 6
Я потерял смысл своего правления. Всё, что я планировал для своих детей, для будущего – всё стало ненужным. Мой род прервался.
По закону, Флинн займёт мой трон, но какова цена этого закона? Огромная, непомерная, жестокая. Очевидно же, что Флинн будет лишь марионеткой в руках своего отца – моего брата Эрла.
Что я должен был сделать? Отомстить? Убить Флинна? Но тогда кто займёт моё место? И стоит ли этого того? Совершить братоубийство? Но ведь нет никаких прямых доказательств. Как бы народ меня сильно ни любил, такого действия он не простил бы мне, и вскоре я бы уже был предан суду. А что тогда с троном? Он бы пустовал, и знать с амбициями рано или поздно начала бы междоусобную битву, и наступил бы великий хаос.
Ради блага народа, своего короткого и неопределённого будущего, я решил оставить всё как есть, показав пример, что я продолжаю следовать всем законам.
Чтобы привести свои мысли в порядок, я отправился вновь в поход по стране, как сделал это в начале своего правления, когда со мной были мои мальчишки.
Конечно, уже не было того торжества, а в глазах народа я читал скорбь и сожаление, отчего мне становилось хуже. Всё внутри меня кричало от злости и бессилия, но я не показывал это при своих поданных.
От этого я слышал тихие восхищённые возгласы моей стойкости и мужественности, но они просто не могли понять, что происходило внутри меня. Ведь если бы я показал то, что чувствую в этот момент, народ перестал бы чувствовать безопасность, в них бы засело зерно сомнения, смогу ли править и держать всё верно и крепко, раз я потерял своих сыновей.
