Сигаретный дым медленно взлетал к потолку и таял, оставляя сладковатый привычный запах. В слабом освещении узоры на обоях складывались в строгие одухотворенные лица. Было жарко.
Духи, приветствия, рассказы, духи… Вообще-то, Борька тоже мог многое рассказать, и о разных странах, и о людях, и о море. Только рассказы у него были совсем другие. Не хуже и не лучше, просто такие, которые не расскажешь незнакомому человеку, тем более, если он совсем не похож на тебя. Поэтому Борька обычно молчал. По-доброму молчал.
Последний раз они с Динкой виделись полгода назад, еще до Наташи и Николоса. Тогда была зима, как раз самый холод, и люди на улице кутали улыбки в толстые вязаные шарфы. Отец и дочь встретились у памятника, посмотрели друг на друга и отправились в мороженицу. Там они просидели часа три, болтая обо всяких пустяках, как это обычно бывает, когда встречаются два близких человека. А потом за Динкой приехал отчим. На огромной черной машине, напоминающей шкаф. Мужчины улыбнулись друг другу, пожали руки, Динка запрыгнула в шкаф, и они уехали, скрипя шинами по свежему снегу. Егор, отчим, был хорошим парнем. Он так же, как и Борька, не любил шаблонных фраз и пустых разговоров, и редко близко сходился с людьми. Они с Борькой могли бы стать настоящими друзьями, если бы у них было на это время.
Борька помахал им вслед, улыбнулся и вдруг подумал, как же хорошо, что Динка осталась с матерью, а не с ним, в тесной «двушке».
Утром пришла Наташа. Она всегда приходила, когда Борьке было грустно или что-то беспокоило, хотя он ничего ей не говорил. Просто чувствовала – и приходила. Она налила себе чаю, достала из сумки пирожные и неожиданно сказала, будто прочла мысли:
– Подари ей что-то, что будет понятно только вам двоим. Что-то, важное только для вас.
– Это будет слишком по-детски – возразил Борька, хотя в глубине души знал, что она была права. – Я ведь никогда не замечал, что она взрослеет. Я и сам не очень взрослел как отец.
Наташа пожала плечами. Ей было нечего возразить, и она заговорила о чем-то другом.
Да, раньше это было правильным – дарить то, что важно и понятно только для них двоих. Раньше он бы ни на секунду не засомневался. А теперь вот даже не знал, важны ли для Динки те же вещи, что были важны тогда. Все-таки у нее другая жизнь. И любовь из этой другой жизни. А любовь очень меняет человека, очень…
… Но все-таки, все-таки это же Динка, моя Динка. Та самая…
Как-то раз, еще маленькой, Динка сломала ногу и очень долго не могла ходить. Потом, когда уже сняли гипс, она несколько дней боялась встать с кресла – ей казалось, что кости не до конца срослись, и если наступить на больную ногу, они снова сломаются и не срастутся уже никогда. Ни Борьке, ни Ире не удавалось ее разубедить. А потом Борька вдруг куда-то ушел, и через пару часов вернулся с огромной связкой оранжевых воздушных шариков. К шарикам приделали лямки, как для портфеля, и надели на Динку. Тогда она, наконец, очень медленно встала с кресла, и, как фея на оранжевых крыльях, прошлась по комнате, даже не хромая. Через десять минут они с Борькой уже бегали по песочнице во дворе, а Ира стояла рядом и улыбалась. А вечером, уже усталая, Динка вдруг выбралась из лямок и отпустила шарики в небо. Потом подпрыгнула и повисла у отца на шее:
