– Да вы шутите…
Из вороха одеял и меха на Галину таращились светлые глазищи. На гладком лбу золотилась в свете фонаря скрутившаяся в колечко прядь.
Галина переступила с ноги на ногу, поежилась.
Дальше-то что?
Глазищи так и поймали ее в свои сети. Беззубый рот закрылся, плач стих.
– Привет, рёва-корова, – брякнула Галина и сама не заметила, как подхватила сверток, прижала к груди. – Что за изверги тебя бросили?
Положим, ночь они переночуют… Завтра ни свет ни заря тащить его в полицию? Участковому? В больницу? Или сначала позвонить? Что обычно в таких случаях делают?
Кончиками пальцев подтянула к пухлым щекам края одеяльца. Самое время бежать домой, потому что дрянь, вот так запросто бросившаяся младенца на морозе безо всякого присмотра, вряд ли собиралась за ним возвращаться. Что толку стоять и…
Упругий поток воздуха едва не сбил ее с ног. Галя вцепилась в сверток, попятилась.
Из завихрившегося под фонарем снежного кольца во двор вышагнул некто. Бородатый мужичара в алой рубахе с закатанными до локтей рукавами и взваленным на плечо длинным топором, ухнув, приземлился сапожищами в снег.
Галя раззявила рот и поводила челюстью вниз-вверх.
Мощный коньяк…
Смахнув со смоляной гривы снег, мужичара огляделся. Увидев Галину, замер, выставил вперед топор и прорычал.
– Стой на месте. Ни шагу.
Если бы тело ее слушалось, она почти наверняка сглотнула бы. Очень шумно.
– Ты кто такая? – он прищурился. – Мара? Хель?
Галя пялилась на исполинский топор, на волосатые ручищи, до самых пальцев увитые густой татуировкой.
– Немая, что ли?
Лезвие топора угрожающе сверкнуло. Галя замычала и крепче прижала к груди захныкавший сверток.
– Я не… что…
Топор опустился. Мужичара уперся взглядом в сверток.
– Человечек, значит… Не трясись, не трону. Ты что в него вцепилась?
Галя опустила глаза на сверток.
– Л-лежал… н-на скамье…
Он запустил пятерню в волосы и кивнул, скорее сам себе, будто признавал промашку.
– Задержался с той стороны.
– Сторо-ны?..
Он посмотрел на нее, будто только сейчас увидел по-настоящему, мотнул головой, мол, неважно.
– Его бы спрятать. До утра.
– Так вы… – внутренности ходили ходуном, – вы его… вы… он ваш?
Черноволосый ткнул топор в снег – длинная резная рукоять торчала из сугроба, доставая владельцу до бедра.
– Не мой. Не твой. Ничей.
«Каша» в голове угрожала закипеть.
– Ничего не понимаю…
– Немудрено, – он похлопал себя по бокам, будто что-то искал, взглянул на звездное небо. – Я, так скажем, опекун. Но ему со мной сейчас небезопасно. Сможешь его схоронить?
