Тома вновь ткнулась носом мне в темечко:
– Ты такой начитанный, аж противно. Но иногда завидно. Очень редко, потому что…
– Кажусь занудой? – догадался я.
– Не кажешься.
Я не успел порадоваться.
– Зануда и есть.
– Этот зануда своими знаниями постоянно помогает выжить, если ты не заметила, – с обидой отстранившись, освежил я девичью помять.
Для Томы это не довод. Как все самоуверенные особы, которые практику предпочитают теории, она считала, что опыт нельзя передать, можно только приобрести.
– Вспомни молитву бойца из местной школы. – Шепча в ухо, она вновь приблизила лицо, плотно прижавшись щекой к щеке: – «Я буду заставлять себя заниматься день и ночь, ибо кто победит: кто умеет, или кто знает, как это делается?»
– Думаешь, уела? – ответно зарылся я во внимающее ухо.
Тома не дала привести убийственный довод, оборвав на полуслове. Ее лицо лихим движением оттолкнуло мои губы и влезло в ухо своими:
– Вот ты, например, хорошо знаешь библию, хотя не знаю, зачем…
– Для общего развития, – сразу пояснил я, чтоб не думала всякого.
Она снова оттеснила мое лицо:
– А я запомнила одно: во многой мудрости много печали. Спи, мой рыцарь печального образа.
Она отодвинулась, ее глаза закрылись.
Сон не шел. Зная, что позади Томы обретается нахальный соблизнутель и искусатель, тело ворочалось, голова постоянно вскидывалась с проверками. Томе это надоело. Язвительно сморщившись, она показала язык и отвернулась, ее ровная спина гордо выпрямилась.
Я долго лежал, дыша ровно и глубоко, думал думы. В голову лезло такое, что лучше бы не думал. Через некоторое время я не выдержал: моя голова осторожно приподнялась…
Томина рука бродила по покрывшемуся мурашками соседнему телу. Ее разрывала жажда познания. Я привстал. Ни Смотрик, безуспешно изображавший сон, ни словно завороженная, немигающе глядевшая в другую сторону Тома, моего движения не заметили. На моих глазах ладонь продвинулась дальше и игриво отдернулась, достигнув опасной черты. В ответ вопросительно приподнялась и перешла в контратаку рука Смотрика. Тома не возражала. Ее горевший сумасшествием организм мечтало о новых ощущениях и невероятных открытиях.
Может, я неправильно понимал Томины мотивы? Может, она – исследователь, познающая себя через окружающее. Через осязание другого – свою душу, искреннюю в этот момент как никогда, не готовую ни ко лжи, ни к подлости.
Или это обряд самоочищения – огнем страсти? Я же вижу, как радуется она невероятному ослепляющему свету, что зажегся внутри. Радуется… и стыдится одновременно.
