Ида поймала мой взгляд, улыбнулась с какой-то почти детской озорной радостью и заявила:
– Запах вкуснее. Но и на вкус тоже вполне ничего.
– Хочешь, тебе оставлю? – неожиданно предложил серионец.
– А ты как же?
Кажется мысль о том, что безднову трубку можно просто купить новую, в голову девушке даже как самый маловероятный исход не пришла. Иръят задумчиво ее рассматривал некоторое время, затем спокойно заверил:
– Придумаю что-нибудь. У Эльина вон отберу, если понадобится.
Она хихикнула. Смешок вновь вышел каким-то сдавленным, словно девчонка всеми силами старалась его сдержать. Я болезненно поморщился, чего, кажется, травница не заметила вовсе, а вот серионец вполне себе обратил на меня внимание и тяжело вздохнул.
Мы посидели какое-то время в тишине. Ида продолжала курить и с каждым вдохом все сильнее уходила в себя, становилась задумчивой и понурой.
– Устала? – С сочувствием спросил я.
– Да. – Отозвалась она каким-то очень странным голосом. – Устала.
– Прошу, не выматывай так себя, – я на секунду коснулся ее плеча и почувствовал, как она вздрогнула. – Эльин выберется, с вами двумя точно. Даже я уже вижу, что ему лучше.
– Дело не в твоем брате, – девчонка дернула плечом. – Хотя, может, если я продолжу в том же духе, все просто поскорее закончится.
И она принялась рассказывать. С каким-то сумасшедшим отчаяньем говорила обо всем, что, кажется, наболело в ней за те малые годы, что она ходит по земле. Про свою деревню и постоянный страх. Про безразличие окружающих, которым не на что надеяться. Про то, что грамотных среди них – она, отец да брат, а остальные просто сил не находят, чтобы учиться. Алхимики умирали, так никому и не передав своих исследований, потому что у них не было детей-магов или они не выживали, пропадали бесценные крупицы знаний, которые с сумасшедшим старанием собирали многие поколения. Про свою мать, которая точно так же ушла, едва Тэммо исполнилось два года, и унесла в могилу десятки семейных рецептов, что кормили их и давали возможность помогать родичам. Про своих братьев и сестер, девятерых, из которых остались только двое младших – она и Тэммо. Про Алво, за которого она бешено волнуется всякий раз, когда он вынужден идти через лес, чтобы обменять зелья на товары местных ремесленников, которые раз за разом все выше задирают цены и требуют все больше и больше. И никого, естественно, кроме мастера-алхимика поселения даже близко к своим лавкам видеть не желают вовсе. Про то, что Тэммо слабый ребенок, всегда был слабым, часто болеет и вновь всю прошлую ночь кашлял, что она боится потерять и его тоже. Там не было ни слова о нужде или голоде, о желании богатства или равного статуса с магами. Там был только лютый, совершенно безудержный страх за семью, за весь Миртсин, и, отдельно, за свое искусство, которое, казалось Иде, медленно умирает и всем, абсолютно всем на это наплевать глубочайше. Она не плакала и не кричала, ни разу не повысила голоса, говорила ровно и тихо. А я слушал и чувствовал, как во мне вскипает какой-то совершенно неуемный гнев. На лицо Иръята я старательно не смотрел, потому что, если честно, мне было совершенно не по себе от тех эмоций, которые я читал в его глазах.
