А центральная площадь города – площадь Минина – заполнялась людьми, прибывающими со скоростью горного потока. Настоящее наводнение зрителей, поистине людское море, весело колыхалось и разливалось по прилегающим к площади улицам. Улетающие в небо кем-то отпущенные воздушные шары сбивались в стайки и рукотворными облачками плавно перемещались по яркому весеннему небу. Гул голосов, торжественные слова дикторов из громкоговорителей, шумные вздохи-выдохи духовых оркестров – атмосфера праздника будоражила и зачаровывала!
Все ждали наступления темноты – все жаждали салюта, в то время зрелища весьма редкого и желанного. Тротуары, проезжая часть, газоны, скамейки сквера были запружены горожанами и приехавшими сельчанами. Некоторые самые безбашенные в поиске удобных для лицезрения салюта мест взгромоздились на постамент памятника Козьме Минину, расположенному в центре площади, благо милиция в этот священный для советского человека день никого особо не трогала.
Поняв, что меня легко могут затоптать и праздник может окончиться, даже не начавшись, я упорно пробивался к киоску «Газеты и журналы», расположенному неподалёку от упомянутого памятника. Не тут то было! Таких умных, как я, карабкающихся на крышу киоска, вокруг суетилось человек 10. Но друг другу не только не мешали, но и помогали – перевешивались с крыши киоска, протягивали руки и втаскивали наверх очередного смельчака, преимущественно мальчугана. У витрины киоска суетился какой-то мужичок, пытаясь подсадить на руках очередного страждущего праздника и высоты. Правда, страждущий своими габаритами, да, видимо и массой, превосходил щуплого, небольшого роста помощника, но последний не сдался и багровея от натуги, подсадил упитанного мальчугана на крышу.
Почувствовав мой взгляд, мужчина, ростом не достающий мне даже до плеча, обернулся и улыбнулся мне искренней обезоруживающей щербатой улыбкой, явно стесняясь неполного комплекта зубов во рту.
– Сынок, тебя подсадить?
– Спасибо, отец, справлюсь. С праздником!
– Спасибо, сынок, спасибо. Мужичок смущённо одёрнул задравшийся пиджак, застегнул его на все пуговицы и разгладил пустые лацканы пиджака. Пиджак был старый, серого цвета в блёклую клетку с разнокалиберными пуговицами. Старые, но чистые брюки свободно болтались на их обладателе, были явно великоваты дяденьке, но он этого не замечал. Подсадив очередного мальчугана, снова заговорил со мной:
– Сынок, я ведь тоже воевал. Всю войну прошёл, с октября 1941 по май 1945 года, от Горького до Кенигсберга дошёл! Ранен был дважды, в медсанбатах и госпиталях поволялся вдоволь!
