Выходные тупо просидел один, как сыч, в загородном доме. Пил свой любимый коньяк и сожалел о том, что ещё на том вечере с португальцами не дожал ситуацию до конца. Почему-то был уверен, что приди он к ней тогда ночью, всё бы у них уже давно сладилось. А он заигрался, твёрдо следовал правилам придуманной им же игры, вот и упустил момент.
В понедельник злой, небритый и невыспавшийся вышел на работу. И когда Маринка доложила, что о нём спрашивала Олеся Бахрушина, не знал – радоваться ему или огорчаться? О чём так можно долго думать – целых четыре дня? Он быстренько привёл себя в порядок, благо, что у него за кабинетом была комната для отдыха со сменой чистого белья и бритвенными принадлежностями, и велел Маринке вызвать к нему Бахрушину.
Олеся вошла в кабинет вся нервная, вздрюченная. У неё под глазами темнели круги, но хоть свой голубой цвет в них вернулся. Кирилл всё это посчитал положительными признаками и успокоился. Но помогать Олесе, первым начав разговор, не собирался. Он уже отдал свой пас, мяч на её стороне.
Олеся помялась в дверях, не решаясь – то ли ей сесть за стол, то ли выпалить заготовленную речь и уйти? Заученные и выверенные слова никак не шли с языка. Наконец, она решилась начать, так и оставшись стоять в дверях кабинета:
– Кирилл Андреевич!.. Кирилл! Я так благодарна Вам за всё, что Вы для меня сделали… Как бы я без Вас справилась, даже не знаю… Но я так не могу… Не правильно всё это… Вы ещё молодой мужчина… У Вас ещё будет своя семья… настоящая… Дети… Не зачем Вам вешать на себя мои проблемы… Да и все эти Ваши женщины… Я так не могу… Я понимаю, что это не современно, но так уж я воспитана… из прошлого века… Простите…
Кирилл с первых слов понял, о чём будет говорить Олеся, и почти не слушал её. Но, когда она в своей спутанной речи дошла до «его женщин», у него сработала мгновенная реакция, выработанная годами переговорных процессов, когда из кучи размытых, завуалированных фраз надо вычленить главное, ухватиться за эту ниточку, и вытащить всю ситуацию в свою пользу. Он вскочил с кресла, в два шага оказался около Олеси и, поймав её взгляд и настойчиво удерживая его, вкрадчиво спросил:
– А если не будет никаких других женщин?
– Но как же, Вы сами говорили…
– Никого не будет, ты будешь одна, единственная! Других возражений нет?
Олеся четыре дня и четыре ночи промучилась из-за его предложения. И так и этак прикидывала, но у неё перед глазами всё время всплывала одна и та же картинка – как чувственно льнёт к нему Офелия, как нежно он ей шепчет что-то на ухо, зарывшись в её роскошные волосы… Олеся поняла, что она не то что год, но и один ещё раз подобного не выдержит. А когда, вдруг, от его слов эта картинка обрушилась, как карточный домик, эхом повторила:
