И все же, бабушка, которую знала я, вовсе не создавала уже впечатление голодающей – это была крупная, строгая женщина. Но оттого запомнилась каждая ее улыбка. Однажды я приехала к ней из Москвы. Я была уже сильно беременна, и со мной происходили те странные, незнакомые мне еще перемены, что происходят в теле зрелой женщины. Бабушка все мне объяснила, и видимо в этот момент поняв, что я уже повзрослела, она вдруг стала рассказывать мне всю свою непростую жизнь. Как убежала из дома после того, как ее едва не изнасиловал отчим. Как уехала с молодым мужем работать на строительстве КВЖД по комсомольской путевке, и как муж бросил ее там с новорожденной Марусей, у которой обнаружился туберкулез. Как помогали чужие люди, и как потом комсомольская организация купила ей билет на родину… Это был такое откровение, мы проговорили всю ночь, и это навсегда сделало нас еще ближе.
А еще у бабушки Ани имелась только одна пара серег в виде цыганских колечек, и они точно не были золотыми.
В третьем подъезде жила бабушка Дуся. Мы называли ее «бабушка маленькая», и все очень быстро ее перерастали. Евдокия Семеновна вырастила четверых сыновей, по-своему выдающихся и талантливых. Мой папа – первенец, дитя 1945 года, был художником, слесарем КИПиА 6-го разряда, незаменимым на работе. Он играл на корнете и гитаре, а еще чинил часы. Часов этих в нашем доме перебывало великое множество. Напольные, с тяжелым маятником, в которые я спряталась и получила за это по затылку. Музыкальные с валиком, на котором обломался зубчик, и даже часы с деревянным механизмом, для которых папа вытачивал шестеренку, долго подбирая дерево и специальным образом обрабатывая его. Он умел гравировать, и делал для мамы и для меня разную бижутерию. Его называли «ювелир».
Папа был веселый. Он переделал песню «Ландыши» на житейско-производственный лад:
«Ты сегодня мне принёс
Электрический насос,
И давай меня накачивать…»
При этом он так потешно приплясывал, что мы покатывались со смеху. Он жарил мясо на вилке над газовой горелкой, и рычал, когда ему подавали мозговую косточку. Он собрал аппарат для производства «живой» и «мертвой» воды, и долгое время пил только «живую» воду. А еще папа пел Высоцкого, перестраивая «шестиструнку», произведенную в городе Бобров, на семиструнный лад.
Второй брат папы – дядя Володя в армии отморозил ноги. Он стал инвалидом, отказался от ампутации. Ноги гнили, и в доме бабушки всегда висели стиранные бинты. У этого человека были золотые руки – он резал по дереву, изготовляя для себя ажурные трости с фигурными массивными набалдашниками, делал спининги для рыбной ловли, вычурные курительные трубки. Но всегда менял свои произведения искусства на бутылку водки. Дядя Володя был трубач из вогрэсовского оркестра, и его всегда звали на парады и на «жмура». От Общества Инвалидов он клеил картонные коробки и комплектовал автомобильные аптечки. А в конце августа каждый год играя во дворе, мы вдруг замирали. Старушки переставали лущить семечки, а мужики играть в домино. Дядя Володя в светлом пиджаке и наглаженной рубашке выходил на балкон четвертого этажа, и целый час весь наш вогрэсовский двор слушал, как он играет на своем «Сельмере». Это был день его рождения.
